Великая Эвольвента

Привожу только часть того, что Шаламов понял, выбрав из неё лишь близкое нашей теме: «Главное средство растления души – холод… Чрезвычайную хрупкость человеческой культуры, цивилизации. Человек становился зверем через три недели при тяжелой работе, холоде, голоде и побоях (здесь и далее выделено мною. – В. С.). Понял, что дружба, товарищество никогда не зарождается в трудных, по-настоящему трудных – со ставкой жизни – условиях. Дружба зарождается в условиях трудных, но возможных (в больнице, а не в забое). Понял, что человек позднее всего хранит чувство злобы. Мяса на голодном человеке хватает только на злобу – к остальному он равнодушен. Понял разницу между тюрьмой, укрепляющей характер, и лагерем, растлевающим человеческую душу. Понял, что человек стал человеком потому, что он физически крепче, цепче любого животного – никакая лошадь не выдерживает работы на Крайнем Севере. Понял, что можно жить злобой. Понял, что можно жить равнодушием.

Понял, почему человек живет не надеждами – надежд никаких не бывает, не волей – какая там воля, а инстинктом, чувством самосохранения – тем же началом, что и дерево, камень, животное. Видел ледяной карцер, вырубленный в скале, и сам в нём провел одну ночь. Страсть власти, свободного убийства велика – от больших людей до рядовых оперативников… Узнал, что мир надо делить не на хороших и плохих людей, а на трусов и не трусов. 95 % трусов при слабой угрозе способны на всякие подлости, смертельные подлости.

Убежден, что лагерь – весь – отрицательная школа, даже час провести в нем нельзя – это час растления. Никому никогда ничего положительного лагерь не дал и не мог дать.

На всех – заключенных и вольнонаемных – лагерь действует растлевающе.

Научился «планировать» жизнь на день вперед, не больше. Понял, что воры – не люди.

Что в лагере никаких преступников нет, что там сидят люди, которые были рядом с тобой (и завтра будут), которые пойманы за чертой, а не те, что преступили черту закона».

Но трагические будни лагеря не заслонили от Шаламова и другую правду. И он в своих записках отмечает силу веры, помогающую человеку сохранять в себе человеческое:

«Увидел, что единственная группа людей, которая держалась хоть чуть-чуть по-человечески в голоде и надругательствах, – это религиозники – сектанты – почти все и большая часть попов».

Выводы Шаламова имеют большую ценность ещё и потому, что, пользуясь словом точно лагерным кайлом, он «вырубает» в ледяной породе ГУЛАГа собственные черты, рефлексии которых пронизывают и его творчество:

«И физические, и духовные силы мои оказались крепче, чем я думал, в этой великой пробе, и я горжусь, что никого не продал, никого не послал на смерть, на срок, ни на кого не написал доноса».

Итак, экстремальные условия жизни вовсе не обязательно очищают человека. Страх быть искалеченным, морально уничтоженным, обесчещенным и даже убитым, нередко пробуждает в человеке такие мерзости, о которых он раньше и не подозревал. То есть, человек являет себя истинного прежде всего и главным образом в максимально жёстких условиях, из которых скована ежечасная, по Шаламову, лагерная жизнь. И тогда – после полученного «знания» о себе – немалая часть «зэков», мучаясь, начинает презирать себя и, презирая, продолжает подличать, влача полускотское существование. Можно, наверное, и в «шаламовских» реалиях увидеть «небо в алмазах» и «поющих ангелов», а в допросах следователя находить «духовное окормление» и даже видеть Бога «рядом с ним». Но это, скорее, вопрос психического состояния человека или, точнее, – психически израненной души. Или степени индивидуальной неадекватности человека.

И потом – фактом отстранения себя от зла в мире (что, в принципе, и нереально) вряд ли возможно позитивно воздействовать на людей, не говоря уже о несбыточной мечте гармонично устроить общество.

Впрочем, витийствующие апологеты «лагерного очищения» в качестве послушания вполне могли бы время от времени пересаживаться из городских или монастырских хором, мерседесов и кадиллаков в лагерные «кельи», как наиболее действенные для духовного бдения, личного, общественного и прочего усовершенствования. Увы, множество сторонников отца Иоанна (Крестьянкина), включая автора книги о «святых», вовсе не торопятся стать его последователями…