Читаем Великая Эвольвента полностью

Великая Эвольвента

Словом, всё так, но доминанта бесчеловечных законов над моралью и нравственностью в других странах никак не оправдывает преступления в собственной стране. Поэтому «приплюсовывать» к своим нелепостям зарубежные, основываясь лишь на обывательском представлении, будто «у них всё лучше», – глупо, донельзя нелепо и абсолютно безнравственно. Можно согласиться и с тем, что не корректно требовать от исторической эпохи того, что ей не было присуще в принципе (тем более на фоне как «белого», так и «чёрного» рабства, процветавшего и в Америке и в Европе). Но всё же вызывает удивление, что Петербург и Москва, издавна настойчиво, но без особого успеха пытавшиеся догнать европейское Просвещение, в конце XVIII и начале XIX в. выпускали газеты, которые пестрели объявлениями следующего свойства:

«Продаётся 3 лошади, 2 жеребца гнедопегих по 4 года да один мерин тёмнобуланый, 3 лет аглинской породы. В оном же доме продаётся музыкант, который играет на фаготе и начинает петь баса, очень хорошо выучен читать и писать, 15 лет». «В 1 части в приходе Николая Чудотворца Мокрого, в типографии Зедербана, под № 101, продаётся дворовой холостой человек 17 лет, знающий читать и писать по русски, также набирать книги с великим успехом по французски, по немецки, по итальянски, по латыни и на прочих языках, сверх того и на скрипке играть».[22]

Цены на рынке крепостных были разные, поскольку людей продавали и подушно, и в «команде». Те, кто умели «ломать камедь», стоили много дороже тех, кто не умел. Так, фельдмаршал гр. Разумовский уступил свой оркестр кн. Потёмкину за 40.000 р. – по 800 р. за душу. Из мемуаров А. Голицына узнаём, что помещица Черткова продала меломану Юрасовскому за 37.000 р. «крепостной музыкальный хор, преизрядно обученный музыке… всего 44 музыканта, их жёны, дети и семействы, а всего навсего с мелочью (т. е. со стариками и детьми) 98 человек».[23]

Розничные цены на крепостных высоких достоинств, понятно, были выше. Так, «душа» камердинера Демидова, человека огромного роста, осанистого и «всезнающего», стоила 3.000 р. (правда, те же деньги давали за борзого щенка, легко умещавшегося на ладони гиганта). Актёр М. С. Щепкин обошёлся почитателям его дара в 8.000 р.

Это может показаться курьёзом, но «высоко ценимая» господами театрально-музыкальная публика ни во что не ставилась теми, кто непосредственно пахал и сеял. «Ученье грамоте они (крестьяне) допускали, – пишет в своих воспоминаниях помещица Водовозова (1911), – потому что «ученье – свет, а неученье – тьма»… А учиться тринькать-бринькать да пиликать на скрипке – терять на это время для крестьянина было зазорно и перед людьми и перед богом». Положение крепостных и в конце XVIII в. (именно в этот период были особенно популярны указанные объявления) было тяжёлое, но крайне тяжко оно было для тех, кому господа, дав высокое образование и развив немалый талант, оставляли в крепостной зависимости.

Моральные мучения были таковы, что одарённые невольники нередко сами просились в солдаты, кончали жизнь самоубийством, сбегали, спивались или увечили себя (художники Григорий Сорока, Мясников, Поляков, композитор Дегтяревский, крепостные с кличками Васька-Музыкант, «Флейта» и множество других). Некто де-Поссенан в своих воспоминаниях пишет о трагической судьбе безвестного русского крепостного музыканта.

Посланный обучаться в Италию, он изумил тамошних маэстро виртуозной игрой на скрипке. «В один из первых дней (по прибытии из Италии), – пишет де-Поссенан, – его заставили играть при огромном обществе, и для каждого вновь прибывшего он должен был повторять блестящий концерт Виоти. После трёхчасовой игры он очень устал и попросил своего барина позволить ему отдохнуть. – Нет, играй, – ответил тот, – а если будешь капризничать, то вспомни, что ты мой раб, вспомни о палках… – Молодой человек в отчаянии выбежал из залы, спустился в кухню, схватил топор и отрубил себе палец на левой руке, воскликнув: – Будь проклят талант, если он не мог избавить меня от рабства!».[24]

Увечье душ и тел крепостных не было секретом для российского общества. Немало искалеченных судеб истинно гениальных талантов из народа нашли своё отражение в произведениях русских писателей, но ещё большее число несчастных оставалось неизвестным и им. Всё это выдавало неприглядные стороны российской жизни, озлобляло народ и порождало его ненависть к дворянскому сословию.