«Великая грешница» или черница поневоле

— Будто кромешники налетели. Только метел да собачьих морд не хватает. Дерзки, оглашенные. Особливо пятидесятник Титок Наумов выкобенивается. Выполняй приказ великого государя, дьяк Томила! Рассели нас по лучшим избам, укажи кабацким целовальникам вина нам без уплаты выдавать, да кормить вволю. Меня оторопь взяла. Да вы, сказываю, кабаки за три дня разорите. А Титок зубы скалит: разорим, коль из городской казны денег целовальникам не выделишь. Я, было, увещевать пятидесятника принялся, а тот будто с цепи сорвался: не гомони, дьяк, мы царскую волю выполняем! Вот так, Василий Михайлович.

— Какую волю? — напрягся Пожарский.

— Не рассказал. Погодя-де изведаешь. Но денег пока я из казны не брал. Послал своего человека к воеводе Ряполовскому. Я-то без его указу и полушки не могу потратить. Он у нас строг…

Томила принялся рассказывать про воеводу Белозерска, но Василий слушал его вполуха, ибо все его мысли крутились о таинственной царской воле, о коей пятидесятник не захотел поведать дьяку Даренину.

Когда дьяк завершил свой рассказ о Ряполовском, Василий вышел из-за стола.

— Прости, Томила Андреич. Пора мне к игуменье Евсталии наведаться.

— Да ты что, Василий Михайлыч?! С такой-то дороги дальней? Отдохни, отоспись. Что за спех?

— Такова воля Афанасия Ивановича. Поеду!..

… Василий, пока хозяина избы не было, лежал на лавке и все вспоминал, вспоминал. Радушно его встретила игуменья Евсталия, радуясь дару дьяка Власьева:

— Никогда не чаяла, что экий важный человек в мою скромную обитель столь денег пожалует. Все келейницы за него будут молиться.

— Вот и мне за него надо помолиться в твоей обители, матушка игуменья. Недельки две Афанасий Иванович наказывал, коль дозволишь.

— Дело богоугодное, князь, как не дозволить? Я тебе и место в Гостевой избе отведу и выдам смирную сряду, дабы инокинь моих не смущать. Молись в соборном храме самой почитаемой иконе Воскресения Христова, пожалованной монастырю царицей Анастасией Романовной, когда сестры после вечерней службы по кельям разойдутся. Да молись с усердием, с земными поклонами, дабы на Афанасия Ивановича Божие исцеление низошло.

— Я буду усердным молитвенником, матушка игуменья…

Лишь на третий день увидел Василий из оконца Гостевой избы келейницу Ксению, идущую с инокинями в соборный храм. Сердце его забилось, лицо вспыхнуло, он готов был выскочить из избы и кинуться к своей возлюбленной, о коей думал все дни и ночи. Но на сей раз, он сдержал себя, разумея, что его порывистый шаг может все испортить и даже погубить опальную царевну. Если стрельцы (а среди них оказались и дворовые слуги Василия Шуйского, ходившие у него в послужильцах, когда тот был боярином) имеют тайное поручение царя устранить дочь Годунова, то появление в обители Василия Пожарского их приведет в смятение. Князь прибыл в Горицкий монастырь, дабы вызволить Ксению из обители! Схватить его, заковать в железа, а к воротам обители приставить надежный караул, до тех пор, пока Шуйский не отдаст свой жестокий приказ.

Василий аж застонал от безысходности. Он не может встретиться с Ксенией, не может! Тогда, для чего он проделал такой далекий путь? Чтобы только мельком увидеть свою ладу из оконца Гостевой избы?.. Нет! Надо что-то измыслить, непременно измыслить! Прийти в себя, успокоиться и как следует раскинуть головой.

Долго ломал голову Василий и, наконец, его осенила спасительная мысль. Надо открыться игуменье. Риск огромный, но только она способна свести его с Ксенией…

Скрипнула дверь. В избу вошел Слота, глянул на князя, лежащего на лавке с закрытыми глазами, подумал: «Никак, сон сморил». Но князь тотчас поднялся и бодрым голосом молвил:

— Кажись, погожий день сегодня, Слота.

— Вот и, слава Богу. Мужики, глядишь, хлеб домолотят.

Начало сентября ознаменовалось проливными дождями, кои помешали монастырским трудникам завершить страду.

— Угонятся за день?

— Ныне угонятся. Дождей, почитай, неделю не будет.

Василий уже не удивлялся пророчествам хозяина избы, который по каким-то, одному ему известным приметам, угадывал погоду.

— Вот и славно, — думая уже о чем-то своем, сказал Пожарский. Пусть Ксения порадуется солнечным дням.

В том северном монастыре погода не баловала, и все же Ксения была несказанно счастлива их встречам, хотя и коротким, но все же упоительным для ее души.

«Спасибо игуменье, — неоднократно высказывала она. — Сердце у нее доброе. И как только тебе удалось уговорить Евсталию?»

«А я добавил к вкладу Власьева свой вклад, вот и оттаяла матушка игуменья».

«Себе-то хоть оставил?» — обеспокоилась Ксения.

«Не волнуйся, ладушка. Насмотреться на тебя не могу».

Василий настолько был нежен, настолько одержим своей любовью, что Ксения как-то спросила:

«Редкостный ты у меня, любый Васенька. Таких, пожалуй, и на белом свете нет. А если меня в самый дальний монастырь отправят, где и дорог нет. Так и будешь меня сыскивать?»

«Да хоть в земли полуночные! Все равно найду. Ты же знаешь, родная моя, что нет мне без тебя жизни».