«Великая грешница» или черница поневоле

Прослезилась горицкая келейница от счастливых и неутешных слез, ведая, что неспроста заточил ее царь Шуйский к далекому Белому озеру.

Не покидала тревога и Василия. Пока пребывал в обители, он нередко справлялся у игуменьи:

«Не посещал ли монастырь кто из служилых людей, что прибыли в Кириллов?»

«Пока никто не наведывался. Да и что ратным людям делать в женском монастыре?.. Чую, что-то гнетет твою душу, князь».

Василий отнекивался, говорил, что спрашивает из досужего любопытства, но Евсталия, ведая судьбу прежних знатных княгинь Старицких, вывезенных из монастыря и утопленных в Шексне, догадывалась о причине вопросов столичного князя, влюбленного в царскую дочь.

Дьяк Томила Даренин тоже пока ни о чем подозрительном в поведении стрельцов не находил и толковал об одном и том же:

«Чего-то они выжидают. К присяге Василию Шуйскому они народишко привели, пора бы и вспять возвращаться, но они о том не помышляют, сучьи дети. Сколь казны у Белозерского воеводы издержали!»

Пуще всего угнетало Василия томительное неведение. Его деятельная натура страсть того не любила, и тогда он рискнул встретиться с пятидесятником, пригласив его в кабак, что находился на Покровской улице. Но дьяк решительно отговорил:

«Не дело вздумал ты, Василий Михайлович. Титок Наумов пока о тебе ничего не ведает, и, слава Богу. Зачем же на рожон лезть? Живи в монастыре, коль игуменья приветила, а я, коль что разнюхаю, в сей миг тебя оповещу. Успеешь свою инокиню увести. Я ведь с Титком не зря сошелся. В гостях друг у друга бываем. Все жду, когда он проболтается. Вот и ты терпеливо жди!»

И тот час настал. Томила Андреевич вбежал в Гостевую избу с веселой улыбкой.

«Распустил-таки язык наш Титок. Царь Василий повелел черницу Ольгу в Москву привезти».

«Для какой надобности?» — встрепенулся Пожарский.

«Москве угрожает опасность. На стольный град двинулось войско крестьян и холопов под началом Ивашки Болотникова. Огромное войско. Перед лицом смертельной угрозы Василий Иванович вознамерился примирить себя с памятью царя Бориса Годунова. Прах царя, царицы Марии Григорьевны и сына их Федора Борисовича велено перенести из заброшенного кладбища в Троицкий монастырь. На перезахоронении должна присутствовать царевна Ксения».

«Слава Богу!» — размашисто перекрестился Василий.

Он двинулся на Москву вслед за возком Ксении, окруженным стрельцами. Служилые люди его так и не приметили, а вот в Москве Василий чувствовал себя уже свободно: ему уже нечего не угрожало, ибо новый патриарх Гермоген и бывший первый патриарх всея Руси Иов, приглашенный из Старицы, приняли покаяние москвитян, кои ранее целовали крест «царю Борису, и царице его Марье, и царевичу Федору, царевне Ксении», а затем после кончины царя целовали крест царице, царевичу и царевне, но позднее «то все преступили». В свою очередь оба святых патриарха простили всех, кто принес покаяние.

Царевну Ксению разместили в кремлевском женском Вознесенском монастыре, что особенно порадовало Пожарского. Не надо таиться, где-то укрываться, и дом совсем рядом.

В приподнятом настроении Василий вернулся в свои хоромы, что близ Лубянки на Сретенке, где его встретили мать и старший брат Дмитрий.

Мария Федоровна пролила немало слез, ничего не ведая об участи Василия, внезапно исчезнувшего из Москвы, и теперь, вытирая шелковым убрусцем заплаканные глаза, она выслушивала скупой рассказ сына и тихо вздыхала.

Дмитрий же коротко и суховато посетовал:

— Мать бы пожалел. Душой извелась.

— Прости меня, матушка, но по-другому я поступить не мог.

— И что это за любовь такая, сынок? Сердцем тебя понимаю, но умом не разумею. Ведь царевна теперь инокиня, она обет дала — только Богу служить. Никогда уже не быть ей в миру. Ты ж — мирской человек, достиг самых цветущих лет. Не пора ли тебе отрешиться от безумной любви, и завести семью? Да за тебя, такого пригожего молодца, любая боярышня с усладой пойдет. Послушай меня, сынок. Заклинаю тебя!

У Марии Федоровны в эту минуту были такие страдальческие, умоляющие глаза, что Василий не выдержал и опустил русокудрую голову. Его охватила острая жалость к матери, кою он беспредельно благотворил.

Мария Федоровна прижала голову сына к своей груди и все с той же мольбой, проговорила:

— Васенька, послушай меня, ради Христа!

Василий же поднял на мать свои взволнованные глаза и молвил:

— Если сможешь, прости меня матушка. Даже твоя отчаянная мольба меня не остановит. Несказанно люблю я Ксению и никогда не предам ее, даже если ты меня предашь проклятию.

Горькие слезы покатились по лицу Марии Федоровны…

…Надежды Василия на то, что царевну оставят в московской Вознесенской обители рухнули: черницу Ольгу вместе с останками отца, матери и брата, откопанными из могилы убогого погоста Варсонофьевского монастыря, повезли в обитель преподобного Сергия Радонежского. Пожарский последовал вслед за погребальным шествием.