«Великая грешница» или черница поневоле

— Князь, пожалуй, прав, — поддакнул Пожарскому Нехорошко. — До утра еще ого-го. Предзимье.

Федора и самого пробирал ноябрьский холод, но он упрямо молвил:

— Постоим еще чуток.

Вскоре в башне послышались приглушенные голоса. Все трое замерли. Дьявольщина продолжалась.

— Будем брать? — едва слышно спросил Нехорошко.

— Не сейчас. Надо изведать, сколь их и куда они пойдут, — прошептал Федор.

На цыпочках отошли за угол башни, из которой с погашенными слюдяными фонарями вышли два человека и двинулись в сторону монастырских келий, которые тянулись от Сушильной башни.

— Наверняка к казначею.

— Пойдем за ними потихоньку, Федор. Впрочем, дурость сморозил. Возможно, польский лазутчик вернется с донесением Иосифа.

— Возможно, Василий. Долго он у казначея не просидит, ибо должен вернуться этой же ночью. В башне его и заграбастаем.

— И все же у меня в голове не укладывается: как он попал в подземок?

— А ты не догадываешься? Видимо, из башни прорыт еще один тайный ход.

— Но…

— У меня тоже тысячу вопросов, но всему свое время.

Возвращение лазутчика пережидали уже в башне: в ней гораздо теплее и ветра нет.

А в келье казначея продолжался напряженный разговор между Иосифом и секретарем гетмана, паном Киренецким.

— Вы утверждаете, господин казначей, что трубы проложены именно из Вербного пруда?

— Да пан Киренецкий.

— Лишившись этого источника, монастырь обречен на гибель?

— Вам хорошо известно, пан секретарь, что человек погибает от жажды через три-четыре дня. Но погибать никто не захочет. Люди не спешат уходить в мир иной. Перед вами откроются все ворота, и все богатства монастыря перейдут в руки пана Сапеги.

— Это правда, что гробница Сергия сделана из чистого серебра, украшена жемчугом и драгоценными каменьями, а на образ возложен золотой венец?

— Сущая правда. Но я бы хотел, чтобы святыню оставили в покое. В монастыре достаточно других богатств.

— Я передам ваши слова пану Сапеге.

— И еще одна просьба, пан Киренецкий. Никто не должен знать, кто преподнес вам такой роскошный подарок, иначе меня в живых не оставят.

— Разумеется, господин казначей. Имя нашего доброжелателя останется в тайне. После того, как мы войдем в монастырь, вы становитесь келарем, а затем переберетесь в Москву в Чудов монастырь.

— Но окажется ли Москва под стягами царя Дмитрия Ивановича?

— Это наступит очень скоро… Вы подготовили письмо гетману?

— Так ли оно необходимо, пан Киренецкий? Мое слово нерушимо.

Казначею очень не хотелось передавать свое «изменное» письмо гетману, кое сделает его заложником ляхов. Тут уж не увильнешь.

— Вы меня удивляете, господин казначей. Ясновельможный пан Сапега не только посмеется надо мной, но и подвергнет меня беспощадному наказанию. Слово к делу не пришьешь. Не так ли говорят русские?

— Хорошо, пан Киренецкий, вы вернетесь к гетману не только с моим письмом, но и с новым письмом королевы Марии Владимировны.

— Хорошо. Но меня в первую очередь интересует ваше письмо, Надеюсь, оно не запечатано? Мне нужно его прочесть.

Киренецкий поднялся, подошел с письмом к шандалу с тремя свечами, внимательно прочел и удовлетворенно произнес:

— Это другое дело. Мне пора. Позовите пана Мартьяса.

Мартьяс дожидался Киренецкого за дверями кельи, и как он не старался что-то услышать, из этого ничего не получилось. Низкая сводчатая дверь оказалась непроницаемой. Мартьяс пытался слегка приоткрыть ее, но она была заперта изнутри. Раздражение опалило ливонца.

«Каков подлец! Казначей перехитрил меня. Его план сдачи монастыря так и станется в тайне. Ненавижу!».

И вдруг Мартьяса посетила неожиданная мысль: «Надо убить в тайнике Киренецкого, забрать у него донесение казначея, прочесть, а затем доставить Сапеге. Гетману же сказать, что подле башни секретаря схватили люди воеводы, а мне удалось скрыться в тайнике. Потом вернуться в монастырь и запросить у казначея половину денег. Заупрямится, но все же отдаст, если пригрозить ему изобличением».

У Иосифа (когда Киренецкий вышел из его кельи), тоже возникла изощренная мысль: Мартьяс сам себе на уме. От него можно ждать любой пакости. Если он изведает о содержании письма, то начнет принуждать к выплате ему значительной суммы денег. Но тому не бывать! Придется угостить его чарочкой «доброго» вина. Тело же перенести ночью в подземок. Пропал человек — и вся недолга. Ему, казначею, не нужен свидетель его измены.

А за узкими зарешеченными оконцами все еще чернела безлунная, непроглядная ночь.

… Пока в келье шел разговор, Нехорошко сходил еще за тремя стрельцами. Киренецкий и Мартьяс и глазом моргнуть не успели, как перед башней на них (совершенно неожиданно) навалились какие-то неведомые люди, скрутили руки и доставили в Воеводскую избу.

Прочтя найденное у Киренецкого письмо казначея, Долгорукий со всей злостью ударил кулаком по столу:

— Собака! Взять под стражу казначея! Мразь!..