Великая княгиня Елизавета Федоровна. И земная, и небесная

И все же, могла ли она, будучи более православной, чем многие православные, приветствовать или хотя бы не порицать убийство Распутина? Трудно судить об этом. Во всяком случае, можно быть уверенными, что на эту тему она не раз говорила со многими из своих близких, и не исключено, что приводила библейский пример из Третьей Книги Царств, в которой описано, как пророк Илия, видя, как царя Ахава окружают многочисленные лжепророки, устроил с ними соревнование в вере, посрамил их и собственноручно предал смерти. А Распутина она без каких-либо сомнений считала лжепророком.

Теперь ей пришлось еще волноваться об участи Дмитрия и Феликса, замешанных в убийстве. Причем, если на руках Дмитрия не было крови убитого, то Феликс признавался, что лично убивал. На самом деле, главный выстрел в голову, после которого жизнь Григория Ефимовича оборвалась, сделал англичанин, сразу же скрывшийся.

От разгневанного и удрученного государя можно было ожидать и жестоких мер. Но добрый Николай Александрович помнил завет Распутина не наказывать тех, кто убьет его. К тому же, вероятно, знал о контрольном выстреле агента британской разведки. И государь вынес самый мягкий приговор – Феликса запереть в его курском имении Ракитном, Дмитрия выслать на фронт в Персию, где наши войска находились в ужасающих условиях. Того же 29 декабря крестовая дама подписала прошение великих князей и княгинь о смягчении участи Дмитрия Павловича. «Никому не дано право заниматься убийством; знаю, что совесть многим не дает покоя, так как не один Дмитрий Павлович в этом замешан. Удивляюсь вашему обращению ко мне», – написал на этом прошении Николай Александрович. И все-таки он отправил двоюродного братца в Персию, чем в итоге спас тому жизнь. После революции сын Пица, в отличие от своего отца и большинства родственников, не был схвачен и уничтожен большевиками, а благополучно эмигрировал в Америку, где торговал шампанским, потом во Франции закрутил роман с известной парфюмершей Коко Шанель, которая посвятила ему духи со странным наименованием «Cuirde Russie» – «Русская кожа», потом женился на американке, принявшей Православие и родившей ему сына Павла, который носил титул князя Романовского-Ильинского; а остаток дней Дмитрий Павлович провел в Швейцарии, где умер от туберкулеза и уремии в том же возрасте, в каком погиб его дядя Сергей Александрович.

Так заканчивался последний год династии Романовых. И до и после Рождества все еще ликовали по поводу убийства Распутина, еще не зная, что с него начинается в России эра повальных убийств, что православные основы души народа русского рухнут и откроется бездна ненависти, зла, насилия, самоуничтожения. Надвигался год, в котором Дом Романовых, так недавно отпраздновавший свою 300-летнюю мощь, взорвется и развалится, и некоторое время еще будет сохраняться от него одна маленькая угловая комната на Большой Ордынке, да и то, заглянув в ее окно, трудно будет что-либо хорошенько рассмотреть сквозь мутное стекло.

Отсюда, из Москвы, ей следовало бежать, эмигрировать, чтобы спасти свою жизнь. Но она никуда не собиралась, готовилась к своей Голгофе, а Москву воспринимала как свой -

Гефсиманский сад

Смутное ощущение остается при изучении последних полутора лет жизни великой княгини Елизаветы Федоровны. Не осталось писем, мало воспоминаний, конкретных записей, свидетельств. Земная жизнь ее подходила к завершению и уже застилась пеленой облаков, в которые устремлялась душа святой праведницы.

Известно, что 15 января она присутствовала на освящении временного престола в честь Архангела Михаила строящегося Преображенского храма на Братском кладбище во Всехсвятском.

А потом грянула Февральская революция, царь отрекся от престола в пользу младшего брата, да и тот и одного дня не правил страною.

Есть рассказ о том, как 1 марта взбунтовавшаяся революционная толпа, большею частью из отпущенных на волю арестантов, явилась на Большую Ордынку и немилосердно вломилась в обитель милосердия. Революционеры объявили, что им поручено доставить настоятельницу в зал Городской думы в качестве германской шпионки, и потребовали выдать спрятанное оружие и германских князей, скрывающихся в обители. Она встречала их спокойно, попросила выделить пятерых главных и проследовать за ней в церковь. Они послушались. В церкви она приложилась ко кресту и попросила их сделать то же. У пятерки главарей возникло затруднение: казалось бы, она распоряжается их действиями, но они же не немцы, а православные… И они покорно приложились. Далее вместе с отцом Митрофаном она повела их по обители, и спустя некоторое время пятеро смельчаков вышли из ворот Марфо-Мариинской озадаченные и растерянные. «Здесь монастырь и ничего более», – объявили они нетерпеливой толпе. А когда от них потребовали подробностей, один из пятерки даже похвалил жизнь крестовых сестер и их настоятельницы: «Никаких роскошей, везде порядок, чистота…»