Великая княгиня Рязанская

Но если бы даже на Софье не было особого наряда и не звалась она царевной, то всё равно бы привлекала внимание москвитян – уж очень непривычно для них держалась: не краснела, смущаясь, под взглядами жениха, лукаво ему улыбалась в ответ на них, не закрывалась платком, когда гости произносили свадебные «солёные» шутки, с поспешной готовностью подставляла губы при криках: «Горько, горько!»

А крики эти между тем всё ослабевали, утратили первоначальную весёлую слаженность, и не только многолетний мёд и доброе гречневое вино было тому причиной – новым Софьиным подданным и впрямь сделалось горько: на их глазах чужестранка беззастенчиво и уверенно прибирала великого князя к рукам. Что-то будет дальше? Э-эх! Ночная кукушка дневную перекукует.

Анна с ревнивой пристрастностью следила за новой невесткой. Зорче всех бояр приметила её промахи – и не осудила: поняла, они не от дурного воспитания. Так непринуждённо, видимо, ведут себя все знатные женщины италийской стороны, и позавидовала им. Ещё подумала, что столь вольное поведение поможет Софье в предстоящем тайном общении с мужем. Шуточное ли дело – лечь в постель с едва знакомым мужчиной! Шуточное – не шуточное, но дело государственное. С него начинается нелёгкий путь женщины к власти. Она не сочувствовала брату, хотя понимала, что и ему придётся нелегко, и не забыла Марьюшкиных рассказов о его мужской слабости, – возможность выбора у него была куда больше, чем у этой немолодой чужеземки. Однако велению сердца (а было ли у него сердце?) Иван предпочёл родство с императорским домом, которого давно не было, а обитатели его рассеялись по свету. И всё-таки, когда молодых провожали в опочивальню, она мысленно пожелала: «Дай-то бог, чтобы у этих двоих всё сложилось счастливо».

Свадебный пир длился недолго и не запомнился гостям пышностью. Да и неуместна, неприлична была бы пышность: ведь траур по князю Юрию не кончился. По правилам, в таком случае свадьбу следовало бы отложить. Её бы отложили, если бы невеста была не чужеземной. А что до того, что не длился пир до утренних петухов, так невеста с дороги устала.

На другой день легат послал братьев Софьи торжественно представиться великому князю Ивану и преподнести подарки от папы, брата Мануила и Андрея, а также – их письма. Софья тоже одарила жениха и родственников его. Подарки никому не запомнились, никого богатством не удивили. Книги, иконы, посуда – летописцы перечислять их в своих записях не стали. Анне досталось великолепное венецианское зеркало и маленькая бутылочка с розовым маслом. Если бы бутылочку заполнили золотом, оно оказалось бы намного дешевле этого благоуханного притирания.

В то утро новобрачные в баню вместе не пошли, Софья застеснялась своей полноты – и напрасно: не в пример жителям италийской и прочей немецкой стороны москвитяне не считали тучность недостатком. Напротив, как раз из-за тучности все гости признали Софью красавицей.

Анна после свадьбы сразу не уехала, погостила ещё дня два-три, поближе познакомилась с невесткой, пересмотрела все её наряды, а заодно и наряды брата. Он любил и умел прекрасно одеваться, и не только родственников водил в особую горницу полюбоваться ферязями да шубами, которых у него было такое множество, что он тут же их без особого ущерба для себя и раздавал гостям. Анне он тоже вручил одну из шуб для Василия, а Софья подарила одно из своих платьев. Потом показала собрание книг, библиотеку, как назвала она. Книги уже развязали, и какой-то учёный старый грек расставлял их по полкам в нарочно отведённой под них комнате. Анна спросила, есть ли среди них трактат Евпраксии.

– Внучки Владимира Мономаха? – уточнил старик и посмотрел на Анну с уважительным вниманием. – Есть, но книгой часто пользовались, и она обветшала. Не успели в Риме её перепечатать, теперь переписывать придётся.

«Как странно он сказал “перепечатать”, что это такое?» – размышляла Анна, пока старик искал книгу. Она оказалась небольшой и действительно очень потрёпанной.

– Надо переложить на русский. Потом переписать, – сказала Софья, взяла у старика книгу и стала гладить её, как кошку. – Научусь хорошо по-русски – переложу. Долго? Толмачу дать? – спросила она. Анна не поняла, к кому вопрос, и промолчала, старик тоже не ответил.

– Пугаюсь, толмач…

– Боюсь, – поправил старик.

– Да? – Софья виновато посмотрела на него. – А как дальше?

– Потеряет, изведёт, – подсказала Анна.

– Изведёт, – повторила Софья певуче, как бы прислушиваясь к звучанию незнакомого слова, – изведёт, – и бережно поставила книгу.

– Ты пишешь иконы, – сказала она утвердительно, отойдя к противоположной стене, там стояло что-то прикрытое холстиной. – Я писала. Плохо. В Италии стыдно (позор, да?) писать плохо. Пишут хорошо. Так! – И сорвала холстину – под ней были иконы, каких прежде Анне видеть не приходилось. Они ей только грезились. Она сама хотела писать так. Она смогла бы писать так. Но русские иконописцы писали совсем иначе.