Великая княгиня

Направил лодку Святослав Ольгович в едва приметный проход в зелёной стене аршинных осок и камыша. Святослав Всеволодович убрал вёселко, шли на торчках, дядя толкался своим веслом – проход совсем мелкий, вот-вот упрётся днище в мягкое лоно дна. Не случилось, расступился зелёный шорох, распахнулась голубая ширь Силь-озера. Тут бы и взмахнуть от всего плеча вёслами, но зачарованно замерли оба-два. Восстал перед ними высокий остров с широким лугом небуйных трав, а на нём – аистиная станица, птиц – не перечесть. И ещё и ещё прибывают аисты, мягко падая с неба. Токот и стрёкот стоит, и шум крыльев – словно невидимый сыпкий дождик падает с поднебесья. Затаили дыхание князья, приникли к лодке, глядят на диво дивное. Старшие аисты медленно и важно ступают по лугу туда… сюда… кланяются друг другу, челомкаются длинными клювами, токотят негромко. Молодь сбилась тесно по краю луга, и среди них токот в полушёпот, и у них поклоны, но кланяется молодняк, все как один, старшим, а те уже и утесняются по другому краю луга. И вдруг затокотали разом клювами в небо, вытянув шеи и долу головками, и снова клювом в небо и ну перебирать ногами, и приседать, и крыла в боки! Ни дать ни взять плясуны заядлые! И точно! Пяток старших птиц выбежал в полукруг станицы. Лихо затопотали в ряд и разом. Распустили крылья и с подскоками пошли по лугу, один перед другим, как в русской пляске: и с приседанием, и в пятк, и с прыжками – берегись, неловкий!.. И что тут началось! Вся станица пришла в движение, и молодь, подражая старшим, закружилась в танце. Приседали низко, выкидывались высоко в прыжках, расправляя крылья, складывая мягко и снова расправляя не в полёте – в высоком прыжке… И восшумело утро, и стукнула земля, и восшумело озеро и камыши, и сочные травы восшумели, стукнула в гладь озёрную большая рыба, и радостная стукотня от края до края заполнила великое берендеево царство.

Аист танцует на болони! Танцует аист! И мир на земле, и тутнет в доброте земля!..

Глава третья

1.

Зима в Новгород-северскую землю пришла ранняя. Едва управились с уборкой урожая, озимым севом, как лёг на мокрые грязи рыхло и высоко снег. А незадолго до снегопада шли станицами журавлиные клинья, трубили многоголосо. Спешили к югу гуси, лебеди… По всей Северщине провожали их люди с надеждой на возвращение желанной весною. Купно и дружно летели в ту осень перелётные стаи. Мирно покидали родные гнездовья, не унося светлых надежд.

Князь Святослав Всеволодович возвращался из Игорева сельца в Путивль. Сельцо после разбоя, учинённого Мстиславом Изяславичем со товарищи, едва оживало. Всего три семьи ютились в трёх малых землянках, вырытых в горе. Общей помочью подняли пашенку, завели на всех три худобины, собрали с десяток одичавших кур, те к рукам человеческим вернулись, но на ночь садились по деревам и яйца несли в бурьянах на пожарище. Детишки, а их в трёх семьях было немало, целыми днями отыскивали потаённые кладки.

От терема матушки Верхуславы и бревна не осталось, выгорел терем дотла, и церковь Святого Георгия превратилась в прах, и книжница Игорева тоже. На месте братиниц чернели глубокие ямы, там, где были дворы и конюшни, заметала пожарище колючая дурнина.

Святослав долго бродил по скорбной пустоши, пытаясь представить себе, каким было сельцо, о котором часто слышал в детстве. Пытался представить тут и дядю Игоря, но ничего из этого не получалось. Только гарь, только прах вокруг, колючие замети трав и буйные кусты белены на пожарище. Потом долго сидел у землянок среди несчастных селян, словно бы и не внемлющих своему несчастью, отзывчиво добрых и в меру разговорчивых. Старейший из них, дед Панас, рассказывал, как зорили и жгли село и хлебные овины, как глумились над кресниками и как многих убили ни за што, ни про што. Речь его была без гнева и слёз, будто бы о чём-то и о ком-то другом рассказывал. Спокойно слушали односельчане, словно бы не о них рассказ, не о времени недавнем. Потом дедушка вспомнил о князе Глебе, названном сыне Олега Святославича, о том, что родного отца его – Итларя подло убили в Переяславле… И тут же начал говорить о князе Игоре светло и радостно, да вдруг и заскорбел о нём дюже, как не скорбел о случившемся с ними.