Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II

Позже я стала довольно опытной в такого рода рукоделии; в течение ряда лет я сама шила почти все свои платья и все нижнее белье. Кроме того, я шила платья и белье также на заказ, для приятельниц. Я дошла до того, что сумела сшить нарядную домашнюю куртку для мужа; он носил ее не только из уважения к моему труду, но и потому, что в ней ему было удобно. Дмитрию я сшила роскошный халат, расшитый стайками синих птичек на черном фоне. Этот халат он носил много лет; всякий раз, видя его в нем, я бывала польщена. Куда меньше мне повезло с попыткой сшить для него пижаму. Я собиралась сшить шесть пар, но после первой пары, которая получилась удачной, что-то пошло не так: рукава и брючины оказались слишком коротки. Дмитрий, конечно, носил мои пижамы, но никогда не упускал случая привлечь мое внимание к их недостаткам.

Позже я даже научилась шить шляпы, но не зашла дальше подготовительных этапов. При изготовлении шляпок, которые носили в то время, требовалось много клеить и нанизывать на проволоку, что испытывало мое терпение и подточило мой энтузиазм.

Все эти наивные попытки заработать деньги прямо или косвенно путем экономии ничем не кончились. В редкие минуты просветления, когда меня одолевала тревога, я понимала, насколько мы беспомощны. В глубине души я постоянно думала о работе, но о такой работе, которая бы по-настоящему приносила прибыль. К тому времени пришлось продать второй ювелирный гарнитур, с бирюзой.

Тем временем Дмитрий, чтобы не оставаться праздным, занялся изучением политической экономии и социологии. За последний год он очень повзрослел и посерьезнел и потому живо впитывал знания. Его очень интересовало то, чем он занимался и что читал; в то время он много работал. Муж совершенствовался в английском.

Прежде чем окунуться в жизнь, где не было места более высоким интересам, я сделала одну последнюю попытку. В начале зимы 1919 года группа русских эмигранток в Лондоне попросила меня организовать мастерскую, в которой шили бы белье и заготавливали бинты для белых добровольческих армий, которые сражались с большевиками на юге России. Я согласилась. Нашли подходящее место, где мы могли работать, хранить и упаковывать вещи, которые изготавливали сами или получали в подарок. Мы собирались почти каждый вечер, кроили и шили одежду, скатывали бинты. Подавляющее большинство тех, с кем я работала, не принадлежали к титулованной части русского общества; одни были такими же недавними беженками, как я, другие успели обосноваться в Лондоне до или после войны. Меня они не стеснялись и в моем присутствии свободно говорили обо всем, а я поощряла их, задавая вопросы. Я пользовалась случаем, потому что мне интересны были их мысли. Я выслушивала разные точки зрения, стараясь вникнуть во все оттенки смысла; я наблюдала. Я изучала психологию моих соотечественниц, желая с их помощью объяснить прошлое и найти надежду на будущее. Однако я не могла обнаружить ничего достойного внимания, ничего нового. Все были так же ошеломлены, как и мы; как и мы, они не строили никаких планов, не собирались отбрасывать прошлое, жили иллюзиями и проедали последние деньги. Они ничем не могли мне помочь.

Однажды, правда, у меня появилась возможность поговорить с человеком, который всю жизнь находился по другую сторону баррикад; но, когда удобный случай представился, я не сумела им воспользоваться.

Чтобы объяснить происшествие, я должна вернуться в прошлое. Как-то ночью в феврале 1905 года, когда в Москве уже начались революционные беспорядки, дядя Сергей и тетя Элла, у которых мы тогда жили, взяли нас с Дмитрием в оперу на благотворительный спектакль. Тогда мы жили в давящей атмосфере страха. В тот вечер группа террористов, замышлявших убийство моего дяди, разместила нескольких своих боевиков на улице, по которой мы ехали в театр. Один из них должен был подать знак при приближении кареты, а другой – бросить бомбу. Первый, увидев в карете нас, детей, испугался, не подал знак и таким образом спас нашу жизнь. Два дня спустя дядя выехал один; в него бросили бомбу, и он был убит.