Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II

– Алло, Мария, это вы? – спросил незнакомый голос с иностранным акцентом и характерным раскатистым «р».

– Да, кто говорит?

– Это я, Альфонсо; жаль, что я пр-ропустил вас сегодня, я хочу с вами повидаться. Когда можно приехать – сейчас? – Было одиннадцать вечера.

– Альфонсо, мы будем очень рады вас видеть. Пожалуйста, приезжайте! – ответила я.

– Хочу сказать, как я вам всем сочувствую. Я не похож на многих других, которые поворачиваются к вам спиной, когда что-нибудь происходит, – от волнения он говорил все громче, почти кричал. – Я их презираю! Можно ли что-нибудь сделать для вас? Что я могу сделать? Сейчас я еду к вам, и мы все обсудим. A tout a I’heure[4]. – И он хлопнул трубку на рычаги.

Через полчаса он сидел в нашей мрачной лондонской гостиной, жестикулировал, смеялся, полный жизни и сочувствия. Воспоминание о том телефонном разговоре и вечере, который он провел у нас, возвращалось ко мне всякий раз, как я его видела.

Но, отправляясь во дворец «Мирамар»», мы прежде всего наносили визит его матери. Кроме того, испанский двор всегда отличался строгостью своего почти средневекового этикета.

После того как я присела и поцеловала ей руку, королева Кристина, миловидная и живая маленькая старушка с умным узким лицом и седыми волосами, поцеловала меня в щеку. Она держалась очень просто и сердечно и вместе с тем не позволяла забыть, что она – королева старой школы, которая никогда не выходила за пределы дворцовых стен. Строгие правила, которыми она была окружена, казались для нее такими же естественными, как воздух, которым она дышала. Дворец возвели на месте просторной виллы; обстановка, как и во многих других резиденциях, относилась к концу викторианского периода.

За обедом собиралось свыше двадцати человек, хотя, кроме нас, других гостей не было; все остальные были членами королевской семьи. Трапеза, пусть и короткая, была официальным событием; за столом говорили мало и сдержанно. После обеда королева Кристина недолго беседовала с присутствующими и уходила к себе, предоставив нам и своим детям развлекаться. Мы либо ходили на моторном катере вдоль побережья, либо играли в теннис в парке. Когда прием заканчивался, подавали машину, которая везла нас в Биарриц.

Хотя король и королева Испании не играли активной роли в жизни Биаррица, они придавали ей блеск издалека. Благотворительные балы, игры в поло и прочие светские мероприятия были пышнее и посещались охотнее благодаря надежде их встретить.

Когда сезон заканчивался, Биарриц менялся почти за один день и, лишаясь блеска, становился провинциальным и очаровательным. Самым приятным временем был апрель, когда океан и небо выглядели так, словно их только что подвергли основательной весенней уборке. Помню, как-то на Пасху я приехала туда выздоравливать после гриппа. Бары и рестораны были закрыты; улицы пустынны. Не слышно было гудения клаксонов, не видно выхлопных газов. Впервые за все годы, что я ездила в Биарриц, я могла подышать чистым морским воздухом.

Той же весной я познакомилась с особой, которой суждено было занять важное место в моем окружении. Благодаря ей начался новый этап моей жизни. После того, как я прожила несколько дней в отеле, одна моя приятельница пригласила меня к себе на виллу. В разговорах она часто упоминала одну молодую американку, чьи родственники более или менее постоянно жили в Биаррице. Девушка, о которой шла речь, должна была скоро приехать; моя хозяйка очень хотела, чтобы мы с нею познакомились.

Однажды утром в открытые ворота парка въехала высокая, стройная всадница на серой кобыле; на ней был твидовый костюм для верховой езды. Остановив лошадь на лужайке перед домом, всадница окликнула мою приятельницу. Ее встретили с радостью и пригласили войти. Девушка спешилась и бросила поводья конюху, который следовал за ней. Ее внешний вид настолько поразил меня, что через несколько мгновений я присоединилась к хозяйке и гостье в вестибюле. Я поняла, что передо мною не кто иная, как та американка, о которой я столько слышала.

После первой гармоничной картины, какую она явила в парке, больше всего при встрече мне понравился ее теплый, низкий голос и щедрая улыбка широкого, но прекрасно очерченного рта. Я последовала за ними в библиотеку, и, пока они болтали и смеялись, куря сигареты, я разглядывала нашу гостью. Она успела снять свою мягкую фетровую шляпу, и густые, волнистые темно-каштановые пряди упали на ее высокий прямой лоб. Узкое лицо не казалось угловатым, под длинными ресницами сверкали темно-серые продолговатые глаза, в которых плясали веселые огоньки. Впрочем, привлекательность таилась не только в красивой внешности, но и в радостном дружелюбии новой знакомой, в ее joie de vivre[5]. Звали ее Одри Эмери; три или четыре года спустя ей предстоит занять важное место в моей жизни. После знакомства мы с ней время от времени встречались как в Париже, так и в Биаррице – до события, о котором я напишу позднее.