Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II

В предвоенные, более скромные времена Биарриц пользовался особой любовью у маленькой избранной группы русских, которые выбирали те места главным образом за мягкий климат и безмятежность. Обычные туристы и отпускники тогда предпочитали Ривьеру. После переворота в России те изгнанники, которые сохранили какие-то средства к существованию и которым поэтому не нужно было работать, вернулись на Ривьеру и побережье Страны Басков, где жизнь была гораздо дешевле и проще парижской. В число тех, кто обосновался в Биаррице, входили два моих родственника – князь Ольденбургский и герцог Лейхтенбергский.

Князю Ольденбургскому было под восемьдесят; его дед, немецкий принц, в начале XIX века женился на одной из дочерей императора Павла I и перешел в российское подданство, хотя и сохранил свой немецкий титул. С тех пор его потомки не покидали Россию; семья была тесно связана с династией Романовых благодаря многочисленным бракам; они полностью обрусели, а о прошлом напоминало только имя.

Старый князь отличался неуемной энергией; всю жизнь он покровительствовал науке, устраивал всевозможные общественные работы, продвигал планы народного образования и стремился усовершенствовать систему здравоохранения. Казалось, он никогда не уставал и всегда был «на ногах», утомляя своих помощников и подчиненных. Его деятельность не всегда отличалась превосходной координацией, и ленивые петербургские бюрократы, которых он постоянно теребил своими новыми планами и замыслами, высмеивали и критиковали его. Однако во время войны его организаторские способности и огромная энергия нашли признание и одобрение. Несмотря на свойственное ему добродушие, он бывал вспыльчив и резок, и те, кто не знал его близко, откровенно боялись его.

Он покинул Петроград до того, как к власти пришли большевики. Перед тем как приехать во Францию, он с женой, парализованной после инсульта, провел какое-то время в Финляндии. В конце концов князь купил виллу с участком в окрестностях Биаррица, где в окружении верных слуг и бывших помощников вел жизнь сельского помещика.

Ничто не могло помешать мне навестить дядюшку, что я и делала всякий раз, как бывала в Биаррице. Хотя его «поместье» находилось всего в нескольких милях от города, попадая к нему, я забывала о том, что я во Франции. Обстановка у старого князя напоминала русскую усадьбу в старые добрые времена, когда крайняя простота сочеталась с патриархальным достоинством. Дух его остался таким же, как прежде. Ничто не могло сломить его жизненную силу – ни возраст, ни испытания прошедших лет; он по-прежнему оставался активным и живым, и память у него была превосходная.

В маленькой черной ермолке, заложив руки за спину, он быстро шагал по дорожкам парка, и полы его старомодного сюртука хлопали на ветру. Он неустанно надзирал за посадками и прополкой, отрывисто и ворчливо раздавая приказания. Несмотря на то, что его владения уменьшились почти до нуля, фантазия у него работала по-прежнему. Он покупал африканские кустарники и цветы и пытался акклиматизировать их на французской почве. По его приказу на участке возвели коптильню, где коптили окорока и рыбу, как в России. Правда, глаза его теперь всегда были печальными. Из его жизни ушла подлинная ответственность, он больше не мог исполнять свой долг. У него больше не было обожаемого монарха, его услуги стали не нужны. В его жизни не осталось ничего, кроме воспоминаний. Но их он хранил при себе. Они не принадлежали ему одному, они принадлежали эпохе, когда доказательством лояльности служило молчание. Никто не смел вторгаться в это молчание. Он заговаривал о прошлом лишь для того, чтобы вспомнить какие-то мелкие события, например, подробности визита, который он наносил в Биарриц к Наполеону III и императрице Евгении в конце шестидесятых годов прошлого века, или посещение им бала во дворце, который теперь носит название «Отель дю Пале». Кроме того, он рассказывал о светской жизни в те времена, когда сам он был молодым офицером.

Его жена, княгиня Евгения Максимилиановна, которая прежде отличалась высокой культурой и большим умом, превратилась в безнадежного инвалида. Она даже не могла говорить. Она сидела в кресле, укрытая теплым пледом; рядом с ней в другом кресле сидела еще одна старушка, ее давняя подруга, и без конца вязала. За вязанием она громко говорила, внушая всем, будто княгиня в состоянии ее понимать. Молчание, которое иначе царило бы в комнате, было бы для нее невыносимым. Князь выдерживал эту обстановку лишь несколько секунд.

Гордый старик председательствовал за столом в столовой, где собирались оставшиеся при нем верные соратники, как будто возглавлял конференцию. Все они вместе трудились; теперь они вместе доживали свой век. Их число с каждым годом уменьшается; скоро они исчезнут совсем.