Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II

– Конечно, – рассмеялась она. – Вот погоди, увидишь Корсику и особенно Кальви, где мы купили дом; если тебе нечего делать в сентябре, поезжай с нами – но будь готова столкнуться со всеми мыслимыми неудобствами.

В то время мне очень нужно было полностью переменить обстановку, и я приняла приглашение.

Ирина, ее младший брат Василий и я уехали из Парижа в превосходном настроении в конце августа; Феликс должен был присоединиться к нам позже. Мы отправились в Ниццу, а оттуда сели на пароходик, который доставил нас на Корсику. Обещанные неудобства начались с того мига, как мы сели на пароход, и продолжались, пока мы не вернулись в материковую Францию. Из корсиканского порта, где нас высадили, до Кальви вела длинная и пыльная дорога, которую мы проделали в старом «форде». Но дорога того стоила. За поворотом вдруг показался Кальви, который в розовом утреннем свете напоминал сказочный замок.

Кальви стоит на большой скале, нависающей над глубоким заливом. Городок окружен мощной стеной, возведенной в Средние века и отреставрированной французами; стена придает ему вид маленькой крепости. Дома, в основном старые и в разных стадиях обветшалости, теснятся на крутых склонах и неровных каменных террасах. Некоторые из них, в которых во времена генуэзского владычества жили богатые купцы и чиновники, еще сохранили дворцовое достоинство. Кальви гордится собой; считается, что именно здесь родился Колумб, хотя легенда не подтверждена никакими доказательствами. Везде чувствуется атмосфера старины и удаленности; подверженный всем средиземноморским штормам, городок не сохранил в своих стенах ни одного дерева или куста, что придает ему странно суровый вид.

Пять лет назад городок редко посещали туристы; даже в сердце Африки невозможно было чувствовать себя в большем удалении от мира и его удобств, чем в Кальви. Ирина оказалась права. Там почти нечего было есть, не было нормального водопровода, а санитарные условия были ужасающими; тем не менее мы прекрасно провели там время.

Я не собиралась оставаться на Кальви дольше двух недель, но мои планы внезапно расстроило одно происшествие. Много лет я страдала от болей в левой ноге; однажды, быстро шагая по единственной ровной тропинке, которая идет параллельно городским стенам, я почувствовала, как в моей левой лодыжке что-то хрустнуло. Нога подвернулась, и я упала ничком. Боль была мучительной. Врача в Кальви не оказалось. Решив, что у меня сильное растяжение и не в силах сделать хоть шаг, я проводила время либо в постели, либо на матрасе на полу гостиной. О том, чтобы уехать одной, не могло быть и речи. Пришлось ждать, пока хозяева соберутся домой и возьмут меня с собой. В те дни, когда была прикована к постели, я написала рассказ о Карпе, стараясь по возможности сохранить его язык и выражения. Работа доставляла мне огромное удовольствие; слова лились почти сами собой, и мне почти не приходилось ничего исправлять. Вечерами я читала остальным то, что я написала за день; слушатели смеялись так, что дрожали окна домика.

Вернувшись в Париж, я показала ногу нескольким врачам, но они не сумели поставить мне диагноз. К тому времени боль почти прошла, но хромота осталась. Лишь полтора года спустя, в Америке, я узнала, что порвала ахиллово сухожилие. Если бы меня прооперировали вовремя, я смогла бы ходить нормально; теперь же, судя по всему, мне предстоит до конца жизни оставаться с сильным увечьем.

Все новые впечатления, как милые и занятные, так и болезненные, пошли мне на пользу; они отвлекали меня от мыслей о моем материальном положении, которое с каждым месяцем становилось все более угрожающим. Теперь я расплачивалась за неопытность и безрассудство первых лет изгнания, и спасти меня от окончательной катастрофы могло лишь везение. Не знаю, сколько бессонных ночей я провела, ворочаясь в постели и думая о том, что со мной случится.