Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II

Пока я жила у близких, поглощенная их интересами, я могла не думать о себе; но, стоило мне вернуться в Париж, меня снова одолевали тяжелые мысли. «Китмир» умирал медленной смертью у меня на глазах, и я ничего не могла с этим поделать, только наблюдать за его судорогами. Меня окружали трудности и осложнения.

Иногда мне казалось, будто я попала в ловушку, будто судьба запланировала мое уничтожение, давя меня под тяжестью именно тех подробностей существования, которые были для меня наименее важными. В такой обстановке я по-прежнему страдала от невозможности духовного развития. Все силы отнимала борьба за существование, почти не оставляя места ни для чего другого. Мечты о личном счастье я давно оставила и не ждала от жизни никаких подарков; мои мысли были постоянно сосредоточены не на личном будущем, но на будущем моей родины, в которое я когда-нибудь надеялась внести свой вклад, чем-то помочь. Но шли годы, силы мои постепенно таяли; я боялась, что растрачу всю свою энергию напрасно.

В голове роились идеи; замыслы следовали один за другим, но все их приходилось со вздохом откладывать. Наконец, мне предложили план, который казался лучше остальных.

Париж «сошел с ума от духов». Все магазины, большие и маленькие, особенно те, которые были связаны с шитьем и продажей дамских платьев, запускали собственные линии духов, кремов для лица и аксессуаров для макияжа. Я вполне могла бы последовать их примеру! Но, так как парижский рынок был насыщен, начинать дело лучше в Лондоне. Для начала требовалось очень мало денег, а в случае успеха я могла надеяться основать компанию. Со временем можно будет продавать мои духи в Америке; возможно, у меня появится предлог и удобный случай поехать туда лично.

Весной 1928 года я поехала в Лондон, где завязала знакомства в сфере распространения. Благодаря новому замыслу ко мне вернулись силы; я вновь исполнилась уверенностью в себе. Я много времени проводила в конторе парфюмерной фабрики, рассматривая бесконечные ряды стеклянных флаконов. Из каждого по очереди осторожно капали по капле мне на перчатку, на запястье, на меховой воротник, на верхнюю губу. Вскоре я превратилась в живой прибор для дегустации духов; позже я уже не могла отличить один запах от другого. Но такое занятие очень меня привлекало. Духи чем-то напоминали музыку: и там и там существовала определенная изначальная гармония, которую можно было украшать и обогащать бесконечными вариациями. Несмотря на трудность выбора, я все же остановилась на двух разных ароматах, которым дала название. Выбрали также форму флаконов, этикеток и упаковки. Когда образцы были готовы, я взяла их с собой в Лондон; фирма, к которой я обращалась ранее, выразила свое одобрение; ее представители были настроены весьма оптимистично. Перспективы казались такими радужными, что я решила провести часть лета в Лондоне, чтобы находиться ближе к событиям. В каком-то смысле я с радостью на время покинула Париж, пусть даже пришлось уехать из домика в Булони. Париж был сценой проигранной битвы. Незадолго до того мне пришлось расстаться со старым дворецким Карпом, который много лет был центром моего дома, и Булонь еще была полна грустных воспоминаний. В Лондоне я сняла две комнатки в большой квартире, которая располагалась в старомодном многоквартирном доме. Там предоставляли гостиничное обслуживание, поэтому места для моей горничной не было, но тогда что-то лучше было мне не по карману, а о «Ритце» не могло быть и речи. Мои окна выходили на грязную стену соседнего дома и крышу с закопченными трубами. Чтобы причесаться, приходилось садиться на кровать, занимавшую почти все пространство комнаты; я не могла ни развесить свою одежду, ни как-то украсить комнату, сделав ее светлее.

Выпуск духов, который начинался так многообещающе, начал буксовать, что сбивало меня с толку. Неожиданно возникали трудности, которые приходилось разрешать, и вскоре я поняла, что за короткий срок мало что удастся сделать.

Не думаю, что когда-нибудь я чувствовала себя более одинокой, чем в той лондонской квартирке. В Париже я жила одна, но находилась в благоприятной атмосфере, в обстановке, созданной мною самой. В Лондоне у меня не было ничего своего; более того, мне показалось, что я снова вот-вот лишусь тех немногочисленных удобств, которые приобрела годами тяжелой работы. Меня не покидало чувство, что я неудачница. Все, к чему я прикасалась, в конце концов обращалось в пыль. За что бы я ни бралась, ничего не получалось. Не имея подходящих орудий, я не могла в одиночку сражаться против всего нового мира.