Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II

Благодаря новым интересам я научилась отчетливее формулировать собственные мысли; с течением времени, благодаря одиночеству и сосредоточенности, на меня нахлынул такой прилив идей, что я буквально вынуждена была дать им какой-то выход, и перо и бумага казались наилучшим выходом. Однако эти приступы были еще прерывистыми и обычно давали очень мало результатов. Мой разум еще не мог придумать форму, в какой изливались бы мысли, и фантазия блуждала произвольно. Прежде мне и в голову не приходило, что писательство – это труд. Я считала литературу чем-то сродни религии, а писательство – своего рода даром, подарком небес, которым награждаются немногие избранные. Считая себя простой смертной обладательницей довольно ограниченных способностей, я не смела подниматься в сферы, населенные только небожителями.

Незадолго до того меня попросили регулярно писать статьи для одного шведского журнала. Мне и в голову не приходило, что я могу писать статьи сама. Я поручила задачу еще одной моей русской протеже, пожилой даме, обладавшей эрудицией и способностями, которых, как мне казалось, я была лишена. Перед тем как отсылать статьи, я вычитывала их и довольствовалась тем, что вставляла несколько фраз здесь и там или меняла одно-два слова. Вознаграждение, весьма приличное на французские деньги, я делила между автором и несколькими другими людьми, нуждавшимися в помощи.

Зимой 1927 года, после женитьбы брата, я познакомилась с группой французов, интересовавшихся литературой и политикой. Мы встречались в непринужденной обстановке; к моему огромному изумлению, новые друзья выказывали большой интерес к тому, что пережила я. Они часами слушали рассказы о моем детстве и юности, интересовались подробностями времен войны и революции. Они вызывали меня на разговоры, а я рада была поделиться с такими внимательными слушателями. Вскоре я взглянула на свою жизнь под новым углом; все ее события показались мне звеньями одной цепи, с перерывами в последовательности событий. Конечно, я не считала, будто моя жизнь имеет какое-либо политическое или историческое значение, ведь сыгранная мною роль была несущественной, и все же жаль было не записать подробности событий, пережитых мною лично.

Мое воображение жадно ухватилось за такую возможность. Наконец у меня появилась тема, причем такая, которая мне очень нравилась! Поощряемая теми же друзьями, я села за письменный стол; теперь я уже не могла не писать, ничто не могло меня остановить. На поверхность всплывали давно забытые картины из прошлого, подробные картины, раскрашенные яркими красками. Ко мне возвращались звуки и запахи, я прикасалась кончиками пальцев к знакомым предметам. Я снова переживала прежние эмоции, и они так же действовали на меня, как встарь. Иногда я вслух смеялась, а иногда по лицу моему текли слезы, оставляя большие пятна на странице.

Я писала медленно и обдуманно, чрезвычайно наслаждаясь; такая форма радости до тех пор была мне неведома. Летели часы. Я писала по-французски, а законченные куски читала друзьям вслух. Но я писала для себя, не думая ни о публике, ни о публикации. Моя работа продвигалась медленно, по прихоти вдохновения; я сохраняла детское благоговение перед такими минутами и никогда не форсировала события. Казалось святотатством пытаться писать, когда я не нахожусь под влиянием особенных чар. И, поскольку я не могла управлять своими настроениями, иногда я целыми неделями не записывала ни одного слова. Но я не спешила.

Издатели шведского журнала, куда я отсылала статьи, снова и снова предлагали мне написать для них воспоминания, но я упорно отказывалась даже подумать над их предложением. Как-то раз в Париж приехал один из издателей и обратился ко мне лично. Его настойчивость объяснялась тем, что он услышал о моих попытках написать мемуары. Он сразу предложил заплатить за уже написанные главы; сумма, которую он мне посулил, тогда считалась довольно крупной. В тот период мне очень нужна была именно такая сумма, и я согласилась. Он немедленно положил чек в банк, и я передала издателю мои сочинения, едва ли нечто большее, чем грубые черновики.

На том дело не закончилось. Поскольку у меня не было других источников дохода, пришлось подписать контракт, по которому я обязана была посылать в издательство мемуары частями, в виде регулярных статей, за которые мне будут соответственно платить. Но все дело мне не нравилось; мне казалось, что я торгую тем, что не имею права продавать. Кроме того, сразу стало ясно, что публикация моих воспоминаний вызовет бурю критики и я наживу себе много врагов. Я не ошибалась: с того времени, когда я подписала контракт, до того момента, когда мемуары вышли в Америке в виде книги, мои сочинения подвергли самой резкой критике, причем в основном те, кто их даже не читал, ведь ранее воспоминания выходили только в переводе на шведский.