Великая любовь Оленьки Дьяковой

– Чёрт тебя дёрнул! С какого перепоя тебя на антисоветчину потянуло? Писал бы дальше про льдистую любовь, или как там у тебя…

– Молчи… – завыл Лоскутенко. – Не моё там. Из Москвы привёз. Таких людей под монастырь подвожу!!!

Рядом на скамейку сели двое с сумрачными лицами – и Сева невольно поднялся. Лоскутенко вспорхнул вслед за ним. Молча они прошлись до ограды, каждый ворочая в голове громоздкие свинцовые мысли.

– К Жорке поеду, надо девку его найти, – на прощанье молвил сухим голосом Лоскутенко.

– Так в отъезде ж он!

– К вечеру отправлюсь. На квартире у него подожду.

Сева ещё долго бродил один по Таврическому саду, размышлял, соображал. Может быть, это нелепое совпадение, и у органов какие-то свои виды именно на Шляпникова? Очень хотелось верить, что его арест не касается всей Артели. Но обыск у Муры и те вопросы, которые ей задавали, – очень, очень плохой знак.

Теперь вот ещё тетрадь эта, будь она проклята! Если и правда в эту историю вписана тихая Ксюша, то пострадают люди. По словам Лоскутенко, хорошие, «большие» люди. Сева почувствовал острую вину перед ними, пусть и косвенную, но вину, – ведь именно из-за него, остолопа, может случиться очередная беда. Надежда на то, что девушка не любит сладкое, была утопична и нелепа. Оставалось уповать, что коробка ещё не почата, дожидается какого-нибудь события – гостей, например, – или отложена как переходящий подарок для визита. Мысли вертелись быстро, юрко, тянули за собой другие, третьи…

В саду было много гуляющих, шумели дети, и голос певца с эстрады слышался даже на самой отдалённой дорожке. Сева ещё немного покружил – и отправился к Лоскутенко в Калужский переулок. В конечном итоге, они оба причастны к случившемуся – нет, пока ещё, будем надеяться, не случившемуся, – и оставлять Лоскутенко одного в этой ситуации Сева посчитал непорядочным.

Уже поворачивая к его дому, он увидел припаркованную во дворе чёрную «Эмку» с шофёром внутри – и сразу понял всё. То, что автомобиль мог просто ожидать какого-нибудь чиновника или академика, даже не пришло Севе в голову. Лишь под сердцем кольнуло, что, вопреки бродившим с июля в издательских кругах слухам, «наведываются», оказывается, не только ночью. У соседней парадной, на тротуаре, стояла пузатая бочка с пивом, к которой тянулась взъерошенная очередь с бидонами. Сева, не замедляя шаг, надвинул кепку на глаза и пристроился в её шевелящийся хвост. Ждать пришлось недолго: через пару минут двое в штатском вышли вместе с Лоскутенко – красным, в застёгнутой не на ту пуговицу рубахе, напуганным до звенящих чертей в глазах. За ними следом шёл немолодой сутулый мужчина, тоже в штатском, с чуть перекошенным плечом и обезображенным ухом на несуразно большой голове. «Будто собаки рвали», – вспомнил Сева и ощутил капельку пота, стекающую по позвоночнику.

Они остановились возле «Эмки», и один из провожатых подтолкнул Лоскутенко к раскрытой двери. Тот что-то суетливо говорил, вертел головой, и вдруг заметил Севу в очереди. Сева молниеносно наклонился завязать шнурок на ботинке, ругая себя самыми последними словами; ну что он, в самом деле, идиот какой, зачем приперся сюда и почему не ушёл сразу, как только почуял неладное. Когда Сева осторожно выпрямился, «Эмка» уже заворачивала за угол.

– Товарищ Гинзбург, – кто-то потянул его за рукав.

Сева обернулся. Перед ним стояла маленькая востроносая девушка, подруга Лоскутенко и, как он смутно припоминал, его литературный секретарь.

– Зина? – с трудом вспомнил её имя Сева.

Они отошли подальше от людей, и очередь мгновенно сомкнулась, будто была каучуковой, поглотив оставшееся после Севы пустое место.

– Что случилось?

– Не знаю, – Зина всхлипывала, но старалась держаться. – Я думала, вы знаете.

– Но какое они обвинение предъявили?

– Ванечка ни в чём не виноват, надо идти вызволять его! – на одной ноте протянула Зина и тут же разрыдалась.

Вызволять? Конечно, конечно. Но как? Куда идти? Сразу на Литейный? Кому звонить? В подобном случае первое, что приходило в голову, – срочно бежать к Шляпникову: если кто-то и мог помочь, то только он с его могучими связями. Но Шляпникова-то взяли, и неизвестно ещё, сработают ли его знакомства на пользу ему самому.

– Ваня успел шепнуть мне, чтобы я вас нашла. А вы вот как раз и тут… – снова всхлипнула Зина.

– Он что-нибудь ещё передал?

– Нет. Сказал, вы догадаетесь.

Сева нахмурился. Вот оно как теперь выходит…

– А что такое Артель? – вдруг спросила Зина, прервав его сумбурные мысли.

– Артель? – Сева вздрогнул. – Артель – это… ничего не значит. Мы, наша компания, в шутку так себя называем. От «арт» – искусство, то есть. А почему вы…

– Они спрашивали, – выдохнула Зина – и у Севы заиндевело внутри.

Больше из Зины ничего путного вытрясти не удалось. Она шмыгала носом, на каждый вопрос закатывала глаза и тянула тоненько: «Ванечка…». Сева не нашёл ничего лучшего, как посадить её на троллейбус и отправить в общежитие Института культуры, где, собственно, она до интрижки с Лоскутенко и проживала.

* * *