Великая любовь Оленьки Дьяковой

Мысли снова забурлили. Захотелось убить Ксюшу, убить как-нибудь изощрённо. Но сперва, конечно, во что бы то ни стало найти ту чёртову коробку.

– Да ты сбрендил, Гинзбург! – вскипала Парашютова, сдабривая отборным матом каждую паузу в произносимой фразе. – Какого ляда? Что ты ей скажешь? «Привет, сучечка, это я, ты не забыла меня сдать? Что-то меня никто не хочет?» Ты мозги последние растерял? Напомни ей про лоскутенковский зефирчик, не забудь прибавить, что это тебе, тебе коробочку-то подарили. А, Гинзбург?

Люська была, безусловно, права. Где-то на подсознательном уровне Сева осознавал, что затея так себе, но думать о чём-нибудь другом, кроме как о том, чтобы найти Жоркину подругу, уже не мог. Самое главное сейчас было выудить и уничтожить те записи, за которые, как сказал Лоскутенко, «вышка». Причём, не только неизвестным ему московским авторам, но и всей Артели.

– Ну и что ты с ней сделаешь? Ножом пырнёшь? – язвительно цедила Люся. – Чтобы уж точно под расстрел, наверняка?

– Может, и ножом. Если это она всех сдала.

– Ты на себя давно в зеркало глядел? – Парашютова приоткрыла дверцу старого буфета, и в мутноватом стекле с прорезанной вертикально цепочкой ромбиков Сева увидел своё осунувшееся лицо, уставшие глаза за круглыми очками, набухшие от бессонной ночи синеватые нижние веки, копну кудрявых каштановых волос, торчащих, как пучок петрушки в стакане. – Тоже мне, урка нашёлся!

Люська хмыкнула и знаком дала понять, что её тошнит и разговаривать на эту тему она не намерена.

* * *

Сева пробыл у Парашютовой два дня; больше не представлялось возможным: возвращался из командировки муж, и втроём в их маленькой комнате ночевать было тесно, да и неприлично.

Его снова потянуло в Соляной, к Муре. Он наматывал круги от Пестеля до Фонтанки, от Моховой до Гагаринской, и когда наконец решился подойти к Муриному дому, не чувствовал ничего, кроме огромного пульсирующего сердца в левом подреберье.

Стоял душный вечер, и о́кна Муриной квартиры были открыты настежь. На балкончике, помимо запеленгованного пару дней назад половичка, сушилось ещё что-то жёлтое. «Так не похоже на Муру!» – подумал Сева. В окне мелькнула чья-то голова, он пригляделся: девочка-подросток, совсем ещё ребёнок, поливает цветы на подоконнике. Всё мирно как будто. Но кто эта девочка? Племянница? У Муры вроде родственников в Ленинграде нет…

«Глупости! – гнал от себя дурные мысли Сева. – Не могли же выселить – и сразу заселить?»

Или могли?..

Пока он размышлял, отдаваясь желчным, уродливым мыслям, эта самая девчушка выпорхнула из парадной с тряпичной сумкой в руках. Сева осторожно последовал за ней и нагнал уже в булочной. Уткнувшись носиком в горбатую стеклянную витрину, девочка разглядывала сайки и булочки.

– Привет, – как можно небрежнее сказал ей Сева. – Я не ошибаюсь, Мария Феликсовна тебе родственница?

Девочка испуганно посмотрела на Севу пронзительно синими глазами и ничего не ответила.

– Мария Феликсовна… – повторил Сева, пытаясь успокоить её самой мягкой улыбкой, на какую был способен.

Девочка ничего не ответила, лишь всосала сквозь зубы воздух и ринулась к выходу, ненароком задев толстую тётку в старомодной вуалетке. Тётка обозвала её малолетней хамкой и подозрительно уставилась на Севу, будто ожидая от него извинений. Он надвинул кепку на брови и быстро зашагал прочь.

* * *

Сколько ещё можно было таким неприкаянным скитальцем наматывать круги по городу? Сева чувствовал, что силы уже на исходе.

Часам к пяти ноги привели его к Овсянниковскому саду, где выгуливали детсадовскую малышню. Он сразу узнал двух пацанят-близнецов, Сашу и Гошу, законных отпрысков Жоры Аванесова. Севе повезло: следом он увидел и Марьяну, Жорину жену. Она шла в воздушном крепдешиновом платье в мелкий горох, на ходу заправляя выбившийся локон в высокую причёску, махала лаковой сумочкой в такт каблучкам и несчастной отнюдь не выглядела. Сева стоял за широким тополем, курил, осматривался. Вроде она одна. Или кажется? Подождав, пока Марьяна переговорит с тощей воспитательницей и возьмёт за руки своих мальчишек, Сева осторожно отодрал себя от тополиной тени и направился к ним.

– О, Сев, ты как здесь очутился? – ответила на его нетерпеливый оклик Марьяна.

– Привет, а где Жора? – Сева с трудом сдерживал волнение.

– Да уехал на рыбалку с Борей. Ещё во вторник, сразу после репортажей этих своих в Синявинском колхозе. А тебя что, не взяли?

– Не взяли, – угрюмо буркнул Сева, оглядываясь по сторонам и внутренне содрогнувшись от двусмысленности этой фразы.

Марьяна весело щебетала, с трудом удерживая рвавшихся убежать мальчишек. Как так может быть, что она ничего не знает?

– Когда Жорка вернётся?

– Да послезавтра утром должен. У свекрови же именины в субботу, мы пойдём. Если мой будет в состоянии, конечно… Знаю я ваши рыболовные грешки.