Великая русская революция, 1905–1921

В определенном отношении это были стандартные марксистские аргументы об истории, классах и социализме. Но в то же время в них просматриваются характерные для Коллонтай акценты и стиль: более сильный упор на ключевой роли нравственных и духовных преобразований; большее значение, придаваемое чувствам, психологии и опыту; большая готовность размышлять на тему об освобожденном будущем. Ту же самую ориентацию мы видим в двух статьях о марксистской морали и этике, написанных тогда же для образованных читателей. Отвергая неокантианский аргумент об абстрактных нравственных абсолютах, существующих в самой природе, и ницшеанский аргумент о возможности создания новых нравственных норм усилиями исключительно волевых личностей – идеи, получившие широкое распространение среди русской интеллигенции, – Коллонтай подчеркивает марксистскую точку зрения, согласно которой этика является производным от социальных отношений и социального опыта. Она указывает, что в существующем обществе господствует «буржуазная мораль», идеализирующая индивидуализм и «беспрепятственное проявление своего „я“», смягчаемое лишь «обязательными» идеями о «долге» и «необходимости». Однако опыт пролетариата и его интересы ведут его в глубинах буржуазного общества к новой морали, к этике, основой которой станут «солидарность, объединение, самоотвержение, подчинение частных интересов интересам групповым». Впрочем, эти пролетарские ценности служат лишь намеком на грядущий нравственный мир. «В этом новом, еще далеком от нас мире не останется больше места для долженствования», не будет места таким идеям, как долг, потому что «личное хотение совпадет с общественными императивами». Коллонтай ощущала утопический характер своих утверждений, но не отказывалась от них. Напротив, она пыталась показать, что они вырастают из конкретных условий: благодаря исторически неизбежной «коренной метаморфозе» всех нынешних социальных и экономических взаимоотношений будут созданы новые экономика и общество, основывающиеся на общности и солидарности, и возникнет «социальная атмосфера», в которой станет возможно «осуществление высшего и недоступного нам сейчас типа морального человека». Проблема заключалась не в идее о нравственно свободном и надмирном «сверхчеловеке», а в невозможности его существования в капиталистическом обществе: когда же общество перерастет этап конкурирующих друг с другом индивидуумов и антагонистических классов, на свет появится «новый человек», «гармонический, цельный, сильный и красивый образ истинного сверхчеловека»[618].

По мнению Коллонтай, разговоры о «новом человеке» и «сверхчеловеке» были особенно актуальны для женщин (разумеется, соответствующие русские термины не носили той гендерной окраски, которая в то время была характерна для их употребления в английском). С точки зрения роли, отводившейся ею женщинам, она находилась в оппозиции к «буржуазным феминисткам», считавшим, что для улучшения участи женщин, придавленных бременем бедности и работы, достаточно благотворительности и просвещения. Но в еще большей степени позиция Коллонтай расходилась со взглядами ее товарищей-марксистов из Российской социал-демократической рабочей партии, полагавших, что женщину освободит только классовая борьба. Коллонтай с горечью вспоминала, что ее попытки организовать женщин-работниц в 1905–1907 гг. блокировались как «партийным центром», так и «рядовыми товарищами», чья реакция на ее начинания представляла собой неприглядную смесь страха и презрения: страха перед тем, что внимание к женским нуждам подорвет социалистическое единство, и презрения к работе среди трудящих женщин, отвлекающей силы от главного дела и попахивающей «ненавистным феминизмом»[619].