Великая русская революция, 1905–1921

По мере того как размышления Коллонтай о настоящем и будущем секса, нравственности и «новой женщины» становились более зрелыми, она написала и опубликовала три важные статьи по этим вопросам. Ни один русский марксист никогда еще не высказывался так откровенно на темы гендерных отношений, интимной жизни и чувств и не пытался так решительно увязывать эти вопросы с социалистической революцией. (В 1918 г. Коллонтай переиздала эти статьи в виде книги, не внеся в них почти никаких поправок, настолько слабо изменились ее взгляды, ситуация и умонастроения.) Она начинает с того состояния человека, которое ей часто приходилось переживать: с одиночества. Отталкиваясь от традиционной для тех времен идеи о том, что одиночество лежит в основе опыта современной городской жизни[626], она придает этому штампу более радикальное звучание: «Мы, люди капиталистически-собствен-нического века, века резких классовых противоречий и индивидуалистической морали, все еще живем и мыслим под тяжелым знаком неизбывного, душевного одиночества», особенно одиночества «людных, зазывающе-разгульных, крикливо-шумных городов», даже когда мы находимся среди «близких „друзей и соратников“». Это современное состояние вынуждает человека «с болезненной жадностью хвататься за иллюзию „близкой души“», которую навевает своими чарами «лукавый Эрос». Но затем неизбежно наступает разочарование, которому особенно подвержены женщины, ибо «нормальная женщина ищет в любовном общении полноты и гармонии; мужчина, воспитанный на проституции, упуская сложную вибрацию любовных ощущений, следует лишь бледному, однотипному физическому влечению». Условия современного капиталистического существования и то, каким образом буржуазные мужчины и женщины учатся любить, заставляют видеть «в любовном акте, в этом последнем аккорде сложных душевных переживаний, нечто постыдное, низкое, грубо-животное». Тем не менее Коллонтай видела надежду именно в этом современном опыте с его «трагизмом»: тоску «по идеалам еще сейчас неосуществимого будущего», «свежие ароматы новых жизненных устремлений», поднимающиеся «из глубоких и социальных низин»[627]. Такими были ее аргументы в 1911 г., и они получили дальнейшее развитие в ее ключевой работе 1913 г. «Новая женщина».

Если спасение заключается в «новой морали», созданной «новыми людьми», то случайные проблески нового просматриваются в меняющейся жизни женщин и складе их ума. Предвестником этого будущего служит смелая и независимая «холостая женщина», пытающаяся освободиться от уз дома и семьи, – она «обладает самоценным внутренним миром, живет интересами общечеловека… внешне независима и внутренне самостоятельна». Ее мысли, эмоции и ожидания отличаются такой радикальной новизной, что «наши бабушки и даже наши матушки не имели представления» ни о чем подобном. Свидетельства существования такой новой женщины все еще можно было встретить преимущественно в книгах – и статья Коллонтай представляет собой, главным образом, обзор свежей художественной литературы. Но она утверждает, что художественная литература не сводится к вымыслу. И эти литературные героини – не «плод творческой фантазии», а отражения текущей реальности, в которой новая женщина – это «реальное, жизненное явление». Такая женщина обычно специализируется в свободных профессиях, но ею может быть и «одинокая, бедная фабричная девушка». Ее отличает то, что «она горда тем, что она такая… она горда своей внутренней силой, тем, что она сама по себе»[628]. Эта зарождающаяся новая женщина осознает вред, который ей причиняют «веками воспитанные в ней женские добродетели – пассивность, покорность, податливость, мягкость». Она знает, что жизнь требует от нее быть личностью, сформированной под знаком «активности, стойкости, решительности, суровости, т. е. тех „добродетелей“, которые до сих пор считались только принадлежностью мужчины». В отличие от своей матушки и бабушек новая женщина «не боится жизни» и «лицемерно не кутается в полинялую мантию женской добродетели». Она «требует у судьбы своей доли личного счастья». Но «эмоциональность» и интимная жизнь не являются ее главными чертами: она относится к любви и страсти как лишь к одной «полосе» всего богатства жизненных переживаний в отличие от женщины прошлого, для которой это составляло «содержание ее жизни»[629].