Великая русская революция, 1905–1921

Вместе с тем язык аргументации Коллонтай выстраивался вокруг утопических по своему духу нравственных представлений о радикально иных личности и обществе, путь к созданию которых проходит через опыт борьбы с тьмой нынешнего существования. Как предсказывала Коллонтай, лишь в будущем социалистическом мире «гармонии и справедливости» женщины не будут лишены тех «радостей и прелестей жизни», в которых им отказано сейчас. Те женщины, которые не «питают бодрящей веры в наступление более совершенного общественного строя», страдают от узости своих представлений о реальном и возможном: «будущее человечества» должно представляться им «туманно-серым, беспросветным». Да, путь к этому будущему окажется суровым и «тернистым», полным «опасных пропастей» и «жадных хищников». Но не существует иного способа достичь этой «заманчиво сияющей вдали цели – своего всестороннего освобождения в обновленном мире труда», вступления в «новый, светлый храм всеобщего труда, товарищеской солидарности и желанной свободы». Это будущее – не фантазия и не пожелание, поскольку оно порождается условиями и опытом нынешнего существования: посредством страданий и борьбы «униженная, бесправная, забитая рабыня» становится «самостоятельным работником, независимой личностью, свободной возлюбленной»[623]. Разумеется, это превращение останется неполным «на мрачном фоне» текущего момента. Идеал «свободной любви», выдвигаемый радикальными феминистками, невозможен в нынешнем обществе с его неравенством, эксплуатацией, собственничеством и частной собственностью. До тех пор, пока не изменятся структура «всех социальных взаимоотношений людей» и «вся психология человечества», подлинная свобода в любви и подлинный дух товарищеских взаимоотношений невозможны. Для них требуется иной человеческий дух. Но это не просто фантазии: желающий уже мог уловить «бледные проблески» этих будущих установок и будущих взаимоотношений в жизни трудящихся женщин[624].

В последующие годы Коллонтай все больше и больше проникалась уверенностью в том, что в сердце революции должен лежать глубочайший человеческий опыт любви и интимных отношений. В декабре 1908 г. она покинула Российскую империю, чтобы избежать ареста, и до 1917 г. жила за границей, выступая как партийный активист, оратор и писатель. В эти годы европейского изгнания она испытала еще одно разочарование в личной жизни. Влюбившись в меньшевика-экономиста Петра Маслова, она ожидала, что отношения с товарищем по борьбе (с которым она ощущала политическое и интеллектуальное родство) обогатятся благодаря таким же тесным и товарищеским эмоциональным и чувственным отношениям. Но вместо этого она столкнулась с традиционным мужским взглядом на гендерные вопросы и любовь: Маслов, неспособный сопереживать ей и ее чувствам, «видел во мне лишь женскую стихию, которую пытался переплавить в послушный резонатор своего собственного эго», а в сексуальном плане заботился лишь о собственном физическом удовлетворении[625].