Великая русская революция, 1905–1921

Коллонтай вспоминала первые месяцы существования молодого «правительства рабочих» как пору, «богатую на величественные заблуждения и планы, дерзкие инициативы по улучшению жизни и полной реорганизации мира, месяцы неподдельного революционного романтизма»[637]. Раскрывавшиеся возможности казались безграничными. Идеями, которые прежде были лишь «мечтами», теперь руководствовалось правительство, готовое воплощать их в жизнь. Исходя из этих соображений, Коллонтай и решила переиздать свои довоенные статьи о женщинах, семье и новой морали (вошедшие в состав книги под названием «Новая мораль и рабочий класс») и брошюру 1914 г. «Работница-мать», в которой описывала будущее, когда материнство станет для работающей матери величайшей радостью и дети будут благоденствовать:

Представим себе общество… где… все люди одинаково трудятся, а общество в свою очередь о них заботится, облегчает им жизнь… Не будет больше креста материнства, останется для каждой женщины лишь… радость, лишь… большое материнское счастье… Но не сказка ли такое общество? Может ли оно быть? Наука о хозяйстве народов, об истории общества и государства показывает, что такое общество должно быть и будет, что, как бы ни противились тому богатые капиталисты, фабриканты, помещики, собственники, – «сказка» сбудется и станет былью. За эту «быль» уже и сейчас по всему свету борется рабочий класс[638].

В 1918 г. ей казалось, что советское правительство превращает эту мечту в явь. «Еще сейчас неосуществимое будущее», как она выражалась в 1918 г., представлялось более близким, чем когда-либо прежде.

В речи, произнесенной в ноябре 1918 г. на Первом Всероссийском съезде работниц и крестьянок, Коллонтай обрисовала замыслы, осуществлению которых она посвятила свою деятельность на посту наркома общественного призрения (к тому времени она уже отказалась от этой должности в знак протеста против заключения Брестского мира с Германией). Она говорила об организованных государством домах материнства и учреждениях по уходу за детьми, позволявших женщинам работать, не беспокоясь о своих детях и не завися от мужчин. И это был лишь один из аспектов общего преобразования жизни женщин, которое само по себе составляло часть революции эпохальных масштабов: «Красные знамена социальной революции… говорят нам о том, что не за горами тот рай на земле, о котором веками мечтало человечество»[639]. Разумеется, в условиях суровой экономической ситуации тех лет и противодействия работе Коллонтай со стороны многих ее соратников-мужчин эти замыслы в целом остались невыполненными. Возможно, это было одной из причин того, что, как признавалась сама Коллонтай, она «начала скучать по тем временам», когда «была не наркомом, а простым партийным агитатором, разъезжающим по свету и мечтающим о революции»[640]. Подать в отставку ее наверняка вынудило нечто намного большее, чем Брестский мир.

Радикальные «стремления» и «мечты» Коллонтай уже успели сделать ее диссидентом в своей собственной партии. В 1914 г., проживая в Германии, где Коллонтай активно участвовала в работе Германской социал-демократической партии, она не только выступила против занятой этой партией позиции в поддержку войны, но и решительно критиковала декадентский этос, на который возлагала вину за это фатальное предательство партийной элитой своих собственных принципов. Она указывала, что еще задолго до войны в партии «иссякло творчество» и не осталось «духа живого». Партия превратилась в бюрократическую машину, которая «тушила» в массах «живые, творческие порывы классовой строптивости», критическую мысль и всякий «стихийный протест»[641]. После октября 1917 г. она говорила почти те же слова о большевистской партии. В 1918 г. она вошла в состав «левой оппозиции», за что была исключена из ЦК партии. Кроме того, как уже говорилось, она вышла из правительства в знак протеста против Брестского мира, сочтя его предательством принципов интернациональной революции. Левый французский дипломат Жак Садуль описывал Коллонтай во время этих схваток 1918 г. как «весталку революции», стремившуюся «сохранить пламя максималистского идеала во всей его чистоте»[642].