Великая война и деколонизация Российской империи

Однако вопросы государственного и национального суверенитета создавали намного меньше проблем, чем вопросы местного суверенитета, вышедшие на первый план с крушением империи. Июньское наступление явилось отчаянной попыткой наладить дисциплину в армии и покончить с войной – попыткой, которая провалилась. Два феномена, пребывавшие в зачаточном состоянии с начала войны, теперь явили себя во всей мощи, определив характер не только течения 1917 года, но и всей Гражданской войны в России. Первым из них стало столкновение недисциплинированных вооруженных людей в военной форме с гражданским населением империи. Начавшись, как мы видели из предыдущих глав, в прифронтовых польских землях в 1914 году, это явление затем, в 1915и 1916 годах, вышло далеко за обозначенные пределы. Вскоре мы увидим, как год 1917-й обострил проблему «диких солдат».

Вторым феноменом стало развитие военной диктатуры[447]. В определенном смысле эту возможность обеспечили русским солдатам и офицерам условия военного времени. Установление власти военных над гражданской жизнью в прифронтовых землях создало прецедент, дало опыт и убедило офицеров, что для них непозволительно отдать управление этими территориям штатским. Грандиозные планы этнических чисток, предложенные генералом Янушкевичем (и осуществленные, несмотря на резкие возражения Совета министров) стали наиболее очевидным проявлением этой тенденции в первые годы войны. Янушкевич, по сути, контролировал и происходившее в военной и политической сферах на землях, где дислоцировались русские армии, и не проводил особого различия между военными и политическими целями, которые ставил перед собой. Не менее важно, что многие сдерживающие силы, которые могли бы замедлить становление военной диктатуры, либо теряли мощь, либо потерпели неудачу. Хорошо одетые чиновники министерств и модные салоны Петрограда были далеко, и люди в военной форме все больше привыкали принимать решения по гораздо более широкому кругу вопросов, чем до войны. Однако Янушкевич не был военным диктатором. И действительно, его хорошо знали как жизнерадостного и приятного гостя, «благородного человека до мозга костей», в тех самых салонах, чье значение теперь сходило на нет [Лемке 2003, 1: 182-188]. Это был, по оценке Альфреда Нокса, «скорее придворный, чем солдат» [Knox 1921, 1: 42]. Он убивал людей пером, а не шпагой. Не менее важно и то, что он по-прежнему строго соблюдал дисциплину и субординацию, связывавшую его с военным организмом, а весь этот организм – с политической и общественной системой России. Он подчинялся своему начальнику, великому князю Николаю Николаевичу, и оба они выполняли приказы императора. Когда Николай II внезапно сместил великого князя и Янушкевича с их постов после катастроф 1915 года и перевел на Кавказ, они ушли спокойно, без открытого неповиновения. Прощальное обращение Янушкевича к подчиненным заключалось всего в нескольких словах: «Во всем, что произошло, виновен я сам» [Knox 1921, 1: 42]. Как показала позднейшая неудача заговора, в начале 1917 года в армейских кругах не было «волков-одиночек».

Эту ситуацию изменила революция, инициировавшая резкий спад уважения к законности в офицерском корпусе и заметный рост неповиновения. Можно было ожидать, что паралич социальной группы, которая с большой долей вероятия могла породить военных диктаторов, сдержит восхождение такой диктатуры, однако на деле он лишь ускорил процесс. Процесс проверок, самосуда, низложения и подтверждения правомочий командиров укрепил персональную власть конкретных офицеров, пусть и ослабив централизованную структуру армии в целом. Офицеры тоже умели использовать неповиновение. Появилась возможность собирать группы вооруженных людей, лояльных к своим командирам больше, чем к высшему командованию или даже к своим товарищам-солдатам из других частей. Эти командиры ровно в той степени, в которой бросали вызов центральной власти, требовали поддержки от своих бойцов и средств для обеспечения их товарами гражданского назначения. Даже если бы и не было другой причины, кроме необходимости выжить, новоявленные военные диктаторы должны были заниматься гражданскими делами, хотя у большинства из них были политические амбиции, которые в любом случае привели их на путь гражданского правления.