Великая война и деколонизация Российской империи

Этот весомый, но зачастую непоследовательный набор заявлений о приверженности целям «цивилизации» поставил царскую Россию в неудобное и двойственное положение. С одной стороны, Россию долгое время считали самой отсталой и варварской из великих держав, землей полувосточной жестокости и деспотизма, где казаки сыскали дурную славу по всему континенту за свои зверства по отношению как к солдатам, так и к мирному населению противника. Россия была покровителем балканских славян, чьи кровавые деяния переполняли колонки новостей в 1912 и 1913 годах и которые продолжили традицию политических убийств, застрелив Франца-Фердинанда. С другой стороны, российское Министерство иностранных дел и связанные с ним идеологи права продвигали развитие международного права[488]. Социальные и культурные элиты России были хорошо известны и пользовались уважением, однако их мышление считалось экзотичным и нестандартным [Ekstein 1989]. Помимо этого, они заключили и соблюдали союз с теми самыми представителями Франции и Англии, чьего одобрения они искали. Для России война велась не только за абстрактную цивилизацию, но и за признание ее полноправным участником цивилизованного мира. Вопрос кровавых бесчинств, таким образом, в российском политическом контексте имел особое значение.

И опять-таки реальная практика насилия имела в этом плане важные последствия. Российское правительство усердно работало над тем, чтобы держаться правильной стороны в вопросе о зверствах. Оно акцентировало внимание на значении событий в Калише и финансировало создание кинолент о разгроме Бельгии, включаясь таким образом в общий с западными союзниками дискурс[489]. Оно с радостью присоединилось к осуждению германских злодеяний, задокументировав свидетельства плохого обращения с русскими военнопленными и гражданским населением в снабженном иллюстрациями докладе, сотни экземпляров которого были разосланы в пресс-службы и нейтральные страны в июне 1915 года[490]. Геноцид в Армении предоставил еще одну возможность для осуждения зверств во имя цивилизации, и российское Министерство иностранных дел извлекло максимальную выгоду из ситуации, введя термин «преступления против человечества», еще раз подчеркнув принадлежность России к правовому гуманитарному направлению цивилизационного дискурса [Bass 2000: 116].

Однако кровавые зверства стали палкой о двух концах. Российское вторжение в Восточную Пруссию породило волну справедливых заявлений со стороны немцев о злодеяниях казаков[491]. Это дало немецким пропагандистам возможность ответить на критику по поводу оккупации Бельгии, утверждая, что Антанта также несет ответственность за убийства [Horne and Kramer 2001: 79]. Жестокая оккупация Галиции Россией в 1914-1915 годах не сильно помогла русскому делу. Столь же сильный ущерб в долгосрочном плане нанесли обвинения в зверствах русских на русской территории. Самое заметное из этих обвинений касалось кампании террора против еврейского населения империи. Еврейские активисты сознательно составляли свои сообщения об этих погромах таким образом, чтобы привлечь внимание зарубежной аудитории и – с ее помощью – высокопоставленных членов российского правительства[492]. Эта стратегия сработала. К лету 1915 года даже оголтелые антисемиты в Совете министров убеждали высшее военное командование прекратить гонения, отчасти потому, что это дестабилизировало имперские общественные и этнические устои, отчасти же из-за того, что союзников России ужасала армейская кампания против еврейского населения [Zavadivker 2013: 3-26]. Левоцентристская оппозиция также протестовала против погромов и говорила о зверствах, чинимых армией, как о свидетельствах морального банкротства режима самодержавия. Как я указывал главе 5, Керенский еще раз заговорит этим языком, осудив поведение режима в Центральной Азии во время Степного бунта, открытым текстом вопрошая, как может Россия судить Германию, если столько крови было пролито в ходе ее собственных карательных экспедиций. И хотя политическая ангажированность этих обвинений была вполне очевидна, они были тем не менее искренними, и их разделяли многие. Размышления Горького о зверствах и гуманизме в апреле 1917 года отражали мощное влияние подобных дебатов в революционную эпоху.