Великая война и деколонизация Российской империи

Из трактовки Лора ясно, что, если отбросить довод об организации погрома сверху, остается предполагать, что мы имеем дело с социальным взрывом насилия по этническому признаку. Бунтующие происходили из разных классов, были разного пола и разных возрастных групп, и, как только развернулась анархия, цели насилия тоже оказались разными. Нет, однако, сомнения, что на начальных этапах идеология погромщиков определялась этническим антагонизмом в отношении немцев. Этот антагонизм присутствовал в Центральной России и в других местах империи до войны. Как мы уже наблюдали, гнев людей нарастал экспоненциально, как и враждебность по отношению к немецкому элементу среди них. Несчастные рабочие задолго до московских событий постоянно требовали, чтобы немцев выгнали с их предприятий. Например, в феврале 1915 года в Харькове толпа, состоявшая главным образом из работниц, оставила рабочие места на фабрике и потребовала уволить директора, некого Зонненберга. «Нам не надо немцев!» – кричали они, однако их не послушали. Толпа в итоге рассеялась без кровопролития[198].

Но после неудач в Галиции толпы в Центральной России начали переходить к насилию. Антипатия вызревала уже какое-то время, а военное отступление спровоцировало ярость масс и рост силовых действий в тылу. Как замечает Лор, «связь между событиями на фронте и нетерпимостью к иностранцам в стране приобрела критическую значимость» [Lohr 2003: 43]. То, что некоторым современникам казалось возрождением определенного типа довоенного насилия (погромов), на самом деле было продуктом иного политического режима, окрашенного обстоятельствами военного времени и осложненного двумя факторами: экономическим кризисом и неудачами на фронте. Уличные толпы по-прежнему избивали представителей меньшинств и уничтожали собственность, но теперь спусковым крючком стала нехватка припасов и рабочих мест, идеологическое содержание бунта было связано с военным конфликтом, а насилие само по себе демонстрировало кровную связь с этническим насилием в прифронтовых окраинах в ранний период войны.

Мы можем наблюдать тот же феномен в контексте предвоенного насилия иного рода – рабочих забастовок – еще прежде, чем на московских улицах рассеялся дым. В этот раз местом действия стала Кострома. Причина волнений была та же, что лежала в основе практически всех бунтов на экономической почве во время войны, – инфляция[199]. Неуклонно растущие цены, особенно на товары массового спроса, например на продукты питания, побудили лидеров рабочих вновь и вновь обращаться к фабричной администрации с требованиями повысить жалованье. Однако управляющие Большой Костромской льняной мануфактурой отвергали эти требования, соглашаясь повысить заработок только при условии снижения субсидий на жилье на ту же сумму. Администрация, связывая забастовки с войной, 2 (15) июня заявила, что «грозное время, переживаемое отечеством, требует напряженной работы и полного спокойствия внутри страны. Не время бастовать, необходимо работать»[200]. Когда на следующий день рабочие льняной мануфактуры устроили стачку, власти еще раз указали на эту связь: поскольку мануфактура следует государственным указам «для нужд сражающихся за веру, царя и родину русских воинов», забастовщики нарушают закон и «могут принести пользу исключительно лишь нашему врагу»[201].

В первые девять месяцев войны подобный дискурс мог успешно использоваться, однако поражения и усиливающийся крах экономики подорвали тот патриотический настрой, что сохранялся в июле 1914 года. Бастующие, игнорируя раздувающих щеки представителей власти, устроили шествие. Когда полиция попробовала их остановить, толпа начала закидывать ее камнями. Полицейский начальник в ответ приказал стрелять в толпу. Подчиненные начали стрелять, но в воздух – здесь снова сыграло свою роль влияние военного отступления. Кое-кто из толпы счел холостые выстрелы доказательством того, что у полиции, как и у солдат на фронте, не хватало патронов; они кричали своим товарищам: «Не бойтесь, у них нечем стрелять, патронов нет»[202]. Но, как показали следующие минуты, это было не так. Полиция убила нескольких бастующих следующим залпом, в том числе женщин и детей.

Теперь настала очередь лидеров рабочих увязать войну и костромской бунт. Костромские большевики выпустили Прокламацию костромских женщин-работниц к солдатам, где говорилось: