Великая война и Февральская революция, 1914–1917 гг.

Все, очевидно, знали, в чем дело, кроме меня, провинциала. В начавшихся разговорах вскоре выяснилось, что Белецкий получит назначение на пост генерала Батюшина по заведованию и контрразведкой, и борьбой со спекуляцией, и еще с чем-то очень важным. Видно было, что Белецкий вновь набирал ход. Около Протопопова, с уходом Курлова, было пустое место. Конкуренция исчезла. На женской половине дворца фонды Белецкого стояли высоко. Его недолюбливали как человека, но верили в его деловитость и всезнание. Когда-то А. А. Вырубова была в восторге от него. Если бы был он — Распутина бы не убили. Так думали. Он умел охранять.

Вино развязало языки. В уютном кабинете все были веселы и довольны. Петр Иванович подсмеивался над думцами-революционерами. Они что-то говорят. У них даже списки составлены, кого они будут арестовывать.

— Все мы, дорогой Александр Иванович, все мы записаны в этот списочек. Записаны и вы там, хотя вы и ялтинский градоначальник. Там есть у них такой господин Некрасов. Вот он всех нас и зарегистрировал. Всех, всех голубчиков… Но ведь и мы не дураки, — потирал руки Петр Иванович. — Мы тоже не дураки. Мы как выкатим наши грузовички да как поставим на них пулеметики, так все сразу и будет закончено…

И генерал заразительно смеялся, подливая в бокалы вина, как любезный хозяин. Смеялся и всезнающий С. П. Белецкий, ухмылялся, попыхивая сигарой, лейб-хирург… Все как будто верили во всемогущество частей Петра Ивановича (он ведал всеми автомобильными частями в Петрограде и всей поставкой автомобилей на армию). Все были спокойны. У всех были планы на будущее. Я дал свое меню, прося у всех автографы на память. Все поставили красивые подписи. То было 21 февраля 1917 года[147]. Храню это меню и по сей день в своем архиве, в 1948 году. Мы расстались дружески.

Долго я не мог заснуть в ту ночь, перебирая впечатления петроградского дня. Странным и непонятным казалось сопоставление всего того, что говорили Дубенский, Воейков, Протопопов, Секретев, оптимист-сенатор и многие другие. Кто прав из них, кто ошибается? Ведь все они живут в одном и том же Петрограде, окружены одной и той же политической атмосферой… И мысль уносилась в Царское Село, к государю.

Три человека около государя могли видеть его величество по службе ежедневно, как бы запросто: министр двора, дворцовый комендант и начальник Военно-походной канцелярии. И когда эти должностные лица были серьезные люди и действительно отвечали своим местам, они оказывали помощь государю в трудные моменты и могли влиять на некоторые решения его величества.

Когда эти должности занимались такими людьми, как министр двора граф Воронцов, дворцовые коменданты Гессе, Трепов, Дедюлин, начальник Военно-походной канцелярии князь Орлов (до 1908 года), каждый министр, бывавший с докладом у государя, знал, с кем мог поделиться государь мыслью об услышанном, у кого мог потребовать справку, и министрам приходилось быть осторожными.

До войны же 1914 года еще был в живых серьезный друг государя, умудренный опытом и годами, известный князь Мещерский, большого ума патриот, человек богатый и независимый. С ним государь вел большие политические беседы, вел интересную переписку по государственным вопросам. Перед войной государь называл его своим «старым другом».

Князь мог иногда оказать влияние на государя, и это знали министры, и этого тоже побаивались, и на это тоже оглядывались. Но все это было и прошло. Что же окружало государя в предреволюционный момент? Кто были эти три лица, которых государь мог видеть каждый день и обратиться к ним за любой справкой: выживший из ума, в буквальном смысле, от старости министр двора, политически наивный дворцовый комендант и лишенный минимального престижа начальник Военно-походной канцелярии? В общем, пустое место.

Единственным человеком, с которым государь мог поговорить, посоветоваться, помимо министров, была его супруга.

А она, императрица Александра Федоровна, так безумно любившая Россию, была и нервно и психически больной женщиной, совершенно не понимавшей Россию, получившую в 1906 году Конституцию[148], правда куцую, но все-таки Конституцию, которую не желала признавать императрица.

В среду 22 февраля, в 2 часа дня государь уехал из Царского Села в Ставку.

В 5 часов я приехал на чай к одному моему приятелю с большими политическими связями. Чай был сервирован по-модному, в гостиной. Уютно пылал камин. Там уже сидел некий член Государственной думы из правых. Камергер, предводитель дворянства, боевой монархист, любивший государя, поддерживавший правительство, но часто делавший промахи. Сразу же заговорили об отъезде государя. Думец высказал беспокойство и удивление отъезду в переживаемый момент. Разговорились. Подстрекаемый моими вопросами, думец разволновался.