Великая война. Верховные главнокомандующие

Ввиду того, что предстояло много ездить на автомобиле, начальник нашей автомобильной команды, капитан [В. Р.] Вреден, настоял на том, чтобы я на всякий случай взял два автомобиля, которые и пошли с нашим эшелоном.

До Брест-Литовска мы дошли скоро и без задержки, но дальше дело пошло хуже; оттуда на Ивангород шла линия в одну колею, и путь был совершенно забит. Несмотря на небольшое расстояние, мы употребили на то, чтобы добраться до Ивангорода, без малого сутки; почти на каждой станции мы простаивали буквально по несколько часов, ожидая, пока, наконец, следующая станция примет эшелон.

В Ивангород мы приехали к вечеру и выяснили, что раньше, как под утро, двинуться дальше не придется. Сопровождавший меня полковник Нерике предложил использовать вечер, проехав к коменданту крепости, полковнику [А. В.] Шварцу,[275] которого он знал лично. Шварц принял нас очень мило, накормил и подробно рассказал о штурме немцами Ивангорода. Он был еще полон впечатлений удачно отбитого наступления немцев на эту слабую крепость, которую ему удалось в короткое время привести в оборонительное состояние. Эта успешная оборона Ивангорода была причиной его выдвижения.

Ночью, с первым отправлявшимся эшелоном мы двинулись по направлению к Радому и Кельцам. Это отправлялись уланы Ее Величества. Начальником эшелона был полковник [Е. К.] Арсеньев.[276] Ехали опять с постоянными долгими остановками на каждой станции и днем, не доезжая Радома, получили предложение выгружаться в открытом поле, так как дальше испорченный при отступлении немцами путь не был еще исправлен. Уланы, с помощью легких сходней, быстро выгрузили своих коней и несколько бывших при эшелоне повозок, но не так-то легко было сгрузить, почти без всяких приспособлений, мои тяжелые автомобили. Благодаря Арсеньеву, любезно распорядившемуся, чтобы уланы помогли моим шоферам, в конце концов, после больших трудов, удалось все-таки, чуть не на руках, благополучно выгрузить автомобили.

К вечеру мы приехали в Радом, где остановились в той же гостинице, где был штаб 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии, которой командовал генерал [Я. Ф.] Гилленшмидт,[277] а начальником штаба был полковник [М. А.] Свечин,[278] родной брат бывшего у нас в Ставке. Не могу не заметить, что разница между братьями была большая: этот был, быть может, не так талантлив, но во всех отношениях высоко порядочный, очень выдержанный, спокойный, толковый, крайне симпатичный, прекрасный офицер, тогда как наш вполне заслуживал данное ему прозвище «сумасшедший мулла», до того он был горяч, несдержан, даже не всегда разборчив в средствах, вообще был какой то шальной.

На другой день я попросил Свечина зайти ко мне и рассказать, что у них делается. Из очень сдержанного его рассказа стало очевидно, что хорошего мало. В ожидании сбора всех частей гвардейской кавалерии, каждую ночь командующий корпусом устраивал грандиозные попойки с трубачами, хором песенников и тому подобными атрибутами таких кутежей. В конце разговора Свечин не выдержал и обратился ко мне с просьбой передать конфиденциально Янушкевичу его ходатайство изъять его из этой обстановки, которую переносить он буквально не в состоянии.

Из Радома мы на автомобиле проехали в Кельцы. Уже очень скоро по выезде из Радома, я был крайне поражен еще не виданной мною картиной: вели пленных австрийцев, но кто и как их вел – человек на тысячу пленных было самое большее 10 наших солдат, да и то нередко ополченцев; это, однако, ничем не мешало тому, что пленные шли в полном порядке всю дорогу, а что касается бегства кого-нибудь, то, как я потом узнал, таких случаев не бывало.

На перегоне Радом-Кельцы мы встретили несколько таких эшелонов.

В Кельцах пришлось остановиться на ночлег в гостинице, при которой был кафе-шантан – в других не было свободных комнат – из за чего почти всю ночь не пришлось сомкнуть глаз от музыки, шума, криков и т. п.; сплошь всю ночь это был какой то ад, что называется «дым коромыслом» – кто кутил, я не видел, но, конечно, исключительно офицерство.

Когда я в штабе фронта указал М. В. Алексееву на то, что в ближайшем тылу происходят такие безобразия, Михаил Васильевич ответил, что после страшно тяжелой и опасной жизни на позициях, у офицерства является непреодолимая потребность отвлечься, побыться в кутежах и т. п. – это прямо необходимо, без этого никакие нервы не могут выдержать тяжести боевой службы.

Против этого я возражать не мог; да и действительно, если бы кутило только строевое офицерство, наезжавшее с позиций, то им и Бог велел; но, конечно, Алексеев был неправ, оправдывая кутежи, потому что здесь несомненно бросались казенные деньги и кидались теми, у кого они постоянно находились в большом количестве на руках, то есть тыловыми. А это уже было много опаснее и с самого начала присмотреть за ними и приструнить их хорошенько очень следовало бы, и это впоследствии, быть может, принесло бы большую пользу.