Великан

— Братья! Когда я сидел в одиночке, я выжил, может быть только потому, что мне снились московские театры… Это была революция улиц, перешедшая в революцию сцены. И что же я увидел теперь в московских театрах? Я увидел мелкобуржуазное, безвкусное искусство, почему-то именующее себя реализмом, да ещё и социалистическим. А кроме того, я увидел столько подхалимства и на сцене, и вокруг неё… Разве подхалимство может быть революционным?

Эти два коммуниста так и не смогли поговорить как коммунист с коммунистом. Поэт хотел на этой встрече высказать всё то, что он думает о советской действительности, а вождь, видимо, счёл, что такая беседа может оказаться абсолютно бесполезной. Но всё же кто-то из высшего руководства встретился с ним. Просто так, чтобы чисто формально выразить своё почтение человеку, отсидевшему немало лет в турецкой тюрьме за свои коммунистические убеждения.

Это было вполне закономерно. Этот поэт никогда не умел дружить с властью. Ни на своей исторической родине, ни в стране, гражданство которой он, в конце концов принял. Просто он всегда, без оглядки на авторитеты, говорил всё, что думал. А какой власти это может понравиться?

Всего через два года после того, как поэт появился в Москве, вождя всех народов не станет. А потом уйдёт из жизни главный советский писатель, не выдержав груза решений Двадцатого съезда по разоблачению культа личности. И тогда поэт напишет строки, которые не все поймут и правильно воспримут:

Однажды утром его, наконец, не стало. Исчезли его сапоги с площадей,

Тень из парков пропала.

Пропали в супе усы

И глаза в квартирах,

И с наших плеч многотонная

Тяжесть камня, бронзы и гипса упала.

Через несколько лет он напишет пьесу об истоках и причинах возникновения сталинизма. Она будет идти в театре всего один день. Чтобы сдержать всех желающих попасть на этот спектакль будет вызвана конная милиция. Но уже на следующий день пьеса будет изъята из репертуара.

Ещё одну свою пьесу он посвятит этому главному советскому писателю. Она будет носит почти шекспировское название: «Быть или не быть». Все эти годы поэт и писатель дружили. Это была крепкая мужская дружба двух фантастически талантливых людей. Конец ей положил Двадцатый съезд и тот роковой выстрел, что оборвал жизнь главного писателя. Пьесу о нём так и не разрешили поставить на сцене. Поэт включил её в итальянское издание своих работ. И гордился тем, что эта книга очень быстро смог ла стать бестселлером.

Воздух

После того как он выжил, он получил польское гражданство. И ему выдали паспорт с фамилией его польского прадеда. А потом полетел в Москву по приглашению Союза писателей. В аэропорту его встречала целая делегация. Глядя на то, как он сбегает по трапу, встречающие его писатели сразу же осознали одну простую истину:

— Этот человек не приехал сюда пожинать плоды своей славы. Этот человек приехал сюда работать, писать новые стихи, новые пьесы и вступать со всеми ними в ожесточённые дискуссии. Он не похож на соглашателя и конформиста. С ним будет всё очень и очень непросто.

Ведь те, кто его встречали в тот день в московском аэропорту, никогда его прежде не видели. Даже на фотографиях. Здесь не было представителей русского авангарда, с которыми он дружил в двадцатые годы. И вообще, среди тех, кто ждал его у трапа, не было никого из его старых знакомых. Те были либо в лагерях, либо уже давно покинули этот мир в годы репрессий. Но встречающие его точно знали, сколько лет он отсидел в тюрьме. И ожидали увидеть измождённого, сломленного тяготами судьбы, измученного человека. А увидели они рыжего Великана с голубыми глаза ми, который улыбался и говорил каждому из них:

— Здравствуй, брат.

Эта фраза «Здравствуй, брат», произнесённая по-русски с фантастическим турецким акцентом, станет самой узнаваемой его формой обращения ко всем людям. Его визитной карточкой. Он мог остановиться, выйти из машины и обратиться с таким приветствием к милиционеру, спрашивая у него дорогу. Он мог, в разгар своих дискуссии с инакомыслящими, не разделяющими его убеждения, вдруг остановиться улыбнуться и сказать:

— Слушай, брат.

Для него слово «брат» было всего лишь частичкой того слогана, что образовывал ту знаменитую триаду: «свобода, равенство, братство». И не было в нём ни капельки сомнения в том, что все люди — братья. Его братья. Говорящие на разных языках, но братья. Разделяющие его убеждения или же стоящие на диаметрально противоположных позициях, но — братья.

Именно тогда, когда он впервые ступил на московскую землю, родился самый яркий его образ. Это был образ человека, идущего против ветра. Таким он и останется в памяти потомков. Ведь на его могиле, на Новодевичьем кладбище, он изображён именно как человек, идущий против ветра.