– Я про другое говорю! Знать о том, что один из воров ещё почти ребёнок, ты не мог и упрекать теперь себя в том не должен. Но как ты мог перед подчинёнными так рассиропиться? Какой ты им пример подаёшь? – Немировский опустил руку па плечо Василь Васильичу. – Я очень хорошо понимаю твои чувства, но нельзя же их показывать людям! Ну, пришёл бы ко мне, к Петру Андреевичу после… А то бросил всё и ушёл! Куда ж годится?
– Виноват, Николай Степаныч…
– Ты мне вот что скажи: ты с начальством своим ещё поговорить не удосужился, я надеюсь?
– Никак нет. Не успел… Как раз собирался, так за мной Пётр Андреич приехал, сказал, что вы срочно велели быть у себя…
– Слава тебе Господи! Успел перехватить вас… А то бы вы и ещё одну глупость сделали!
– Николай Степанович, я принял решение уйти из полиции! И не разубеждайте меня!
Немировский отошёл немного и вдруг хватил кулаком по столу:
– Тряпка! Как же ты смеешь уходить сейчас?! Сейчас?! Ты допустил ошибку, а кто-то другой теперь исправлять её должен?! Кто-то другой теперь должен искать этого негодяя Рахманова, которого ты клялся изловить?! Весьма благородно-с! Всякой похвалы достойное решение! И чёрт с ним, сколько он твоих же друзей убил и ранил! Ничего! Другие изловят! Да как же ты с этим жить сможешь?! Ты ведь не простишь себе этого никогда! Слабости минутной не простишь! Измучаешь себя!
Романенко только досадливо рванул себя за чуб и ничего не ответил.
Николай Степанович опустился за стол и сказал уже тише:
– Вот что, Василь Васильич. Если не хочешь себе жизнь исковеркать и потом себя презирать, то никогда не действуй сгоряча. Продолжай работать по Рахманову. Изловишь его, а потом уж решай: уходить тебе или нет. Послушайся, пожалуйста, доброго совета. И не казни себя…
– Где я его изловлю-то теперь?.. Чёрт знает, куда эта мразь подевалась…
– А ты Петра Андреича спроси. Он, пока ты своим душевным терзаниям предавался, допросил вашего Бубна и узнал от него кое-что. Пётр Андреевич, расскажите Василь Васильичу, что узнали.
Вигель откашлялся и изложил коротко:
– Рахманов имеет ещё два лежбища. На Чижиковском подворье и возле Хитровки, где живёт любовница его подельника Калача, весьма приметного персонажа, кстати. У него пол-лица обварено и глаза нет.
– Ну, на Чижиковское они вряд ли сунутся… Я уж там бывал и людей своих оставил… А в районе Хитровки пошерстить можно… Там и ночлежка есть неподалёку… – задумчиво сказал Романенко.
– Вот, и займись этим, – улыбнулся Немировский.
Дверь приоткрылась, и в комнату вошла Анна Степановна. Остановившись на пороге, она спросила:
– Что-то случилась?.. Николай, я давно не слышала, чтобы ты говорил так громко…
– Не беспокойся, Аня, – ответил Николай Степанович. – Всё уже хорошо. Просто у Василь Васильича неприятности.
– Так что же хорошего, коли неприятности? – Кумарина повернулась к Романенко. – Василь Васильич, дорогой, вы уж не огорчайтесь, пожалуйста! В жизни всякое бывает. А унывать не следует никогда.
– Благодарю вас, Анна Степановна, – поклонился Романенко.
– Вы, может быть, останетесь отобедать у нас?
– Нет, спасибо. Мне нужно ехать по срочному делу.
– Ну, храни вас Господь, в таком случае, – Кумарина перекрестила Василь Васильича.
– Прощайте, Николай Степанович! – Романенко вышел.
Вигель раскланялся с Немировским и Кумариной и направился следом за ним.
Недолго думая, Василь Васильич отправился к себе на квартиру, где обрядился в простую одежду и наклеил себе окладистую бороду. В таком виде прибыл он на Вольное место, где, как водится, шла бойкая торговля. В одном месте были устроены петушиные бои, вокруг которых тотчас собралась толпа зевак. Подошёл и Романенко, любивший посмотреть на подобное зрелище.
– Давай его, давай! – кричали собравшиеся. – Ай, молодца!
Наконец, победитель определился. Им стал крупный петух, явно заграничной породы. Хозяин, дородный мужик с румяным лицом, гордо демонстрировал его собравшимся.
– Слушай, друг, продай его мне, а? – попросил хозяин побеждённого. – Я тебе много заплачу!
– Нет, друг, не продаётся, – улыбнулся тот, пряча победителя в мешок. – Этот петушок мне золотые яйца несёт.
– Представляешь, каждую неделю этот ухарь сюда приходит, и его петух всех других бьёт, – шепнул Романенко плюгавый, сильно пьющий старик в лаптях и обмотках вместо валенок.
– Да, отец, это не петух, а верзила настоящий, – согласился Василь Васильич.
– И не говори. Арабский! Ему чёрт этот гребень с серёжками срезал и сожрать дал, чтоб злобнее был. И такая ить злобная тварь вышла, что ужас! Пожалуй что, и нас с вами поклюёт! Мил человек, а ты кто таков будешь? Я на Вольном месте каждую собаку знаю, а тебя допреж не видывал… Из приезжих, что ли?
– Вроде того… Я, отец, днями от дяди выписался… Бутырскую академию закончил. Теперь, вот, гуляю!
– Вон оно что! – присвистнул старик. – Так за такое дело тяпнуть полагается.
– Тяпнем, отец! Обязательно! – пообещал Романенко, извлекая из кармана «красненькую». – На все и тяпнем!
Глаза старика загорелись, и он судорожно глотнул.