Велики амбиции, да мала амуниция

– Марков, Семён Григорьевич, отставной штабс-ротмистр… Награждения имею от самого Государя Императора… Кровь пролил за Отечество… – небритый, опухший человек, в армейской шинели шаркнул обутой в развалившийся сапог ногой и поднёс дрожащую руку к козырьку измятой и грязной фуражки. – Честь имею!

– Где же твои награждения? – грустно спросил Романенко.

Штабс-ротмистр опустил глаза:

– Похмелиться не на что было…

– Свободен!

На смену Маркову явилась женщина в мужских кальсонах, растрёпанная и пьяная. Она посмотрела на Вигеля и улыбнулась нагло:

– Ой, какой красавчик… Может, приласкаешь меня?..

Вигель отвернулся. Романенко покачал головой:

– Лялька, Лялька, в прошлый раз ты ещё в юбке была… В другой раз приду – голая скакать будешь?

– Для тебя, красавчик, хоть сейчас разоблачусь!

– Убрать её, – скомандовал Романенко.

С одной из коек послышался хриплый голос:

– Василь Васильич, может, вы меня по старой памяти так перепишите, не заставляя к вам подходить? Я Тихон. Самсонов Тихон.

– Самсонов Тихон? А, припоминаю! Артист!

– Артист, так точно-с…

– Отчего ж ты подойти не желаешь?

– Василь Васильич, дело в том, что на мне штанов нету… Неудобно-с без штанов-то…

– Куда ж ты их подевал, Тихон?

– В карты проиграл-с… Третий день с койки не схожу.

– Мурашов, – обратился Романенко к одному из полицейских, – найдите этому несчастному штаны…

– Слушаю, ваше благородие!

– Эх, Тихон, Тихон, артист ведь был! И не совестно?

– Жутко совестно, Василь Васильич… Сколько раз клялся завязать, а всё впустую… – всхлипнул Тихон.

– Экскюзе муа, – послышался голос прямо над головой у Вигеля, и оттуда свесилась к нему из-за ширмы чья-то рука. – Жё рёгрет боку, мэ пувэ ву мё донир де табак?¹⁶

Романенко, не оборачиваясь, протянул кисет, и Вигель передал его просящему.

– О, гран мерси, гран мерси!¹⁷ – кисет тотчас исчез за ширмой.

– Простите, с кем имею честь? – полюбопытствовал Пётр Андреевич.

– Моя фамилия Неверов. Мон гранпэр¹⁸ был помещиком в Тульской губернии…

Вигель удивлённо приподнял брови.

– Он говорит чистейшую правду, – подтвердил Романенко. – Дед его был помещиком, да отец его прокутил и помер рано, а Сергей Прокофьич тоже смолоду кутил… И докутился…

– Истинная правда… Се терибль!

– Сергей Прокофьич, вы бы спустились, однако, чтобы я мог вас переписать.

Из-за ширмы показались худые, обмотанные тряпьём ноги. Неверов спрыгнул на пол. Это был ещё нестарый человек, несмотря на нищенскую, драную одежду, сохраняющий остатки былого достоинства. Он был, в отличие от большинства своих соседей трезв и даже выбрит.

– Боже мой, как же вы здесь-то оказались? – спросил Вигель сочувственно.

– Эх, сударь, жизнь странная штука… Видать, должно кому-то в ней и в этих клоповниках подыхать… Почему ж не мне?

– По-моему, для вас это место не подходит.

– Вы так полагаете, сударь? Может быть, предложите мне лучшее?

– Человек не должен так жить…

– Ву завэ рэзон¹⁹! – воскликнул Неверов. – Только где вы здесь видите людей? Мы уже давно не люди… За редким исключением… За табак спасибо! – с этими словами он вновь забрался на свою койку и задёрнул ширму.

В этот момент полицейский втолкнул в комнату человека средних лет, одетого в архалук и валенки. Половина лица его была обожжена, а глаз скрывала тёмная повязка.

– Ба! – поднялся навстречу Романенко. – Никак Калач собственной персоной? Вот, это так радость!

– Что, нашли меня, господин Романенко? – усмехнулся Калач. – Волчиха, стерва, сдала? Всегда знал, что эта тварь продажная меня ради своих волчат сдаст… Подлянка!

– Зачем же знался с нею, когда знал?

– А вы поглядите на мою рожу: какая баба её облизывать захочет? Любая поворотится… А Марфутка не воротилась. Ей серёжки какие да денег притащишь, так она из Волчихи в кошку ласковую обращалась. Приголубит, ублажит, как никакая другая. Аки принца заморского… Да и хороша она, что уж говорить! Предупреждал меня Кочегар…

– А где же он сам? Кочегар-Рахманов?

– Э, господин Романенко, его вам так легко не словить! – усмехнулся Калач. – А от меня вы ничего не узнаете. Я вор глазастый. Каторгой меня не запугаешь. Так что отправляйте меня в тюрьму. Отвечать на ваши вопросы я не стану. Не дождётесь.

– Жаль, Калач, жаль. А я думал, мы с тобою побеседуем!

– Не о чем мне с вами беседовать. Не на того напали. Я вам не Бубен, который со страху мать родную сдаст… Кстати, вам, может, интересно будет, где его труп искать? Не найдёте! Он уж из-подо льда не всплывёт!

– Укокали, значит?

– А как же иначе, господин Романенко? У нас с этим строго: предателей мы не прощаем. Из-за него Юла погиб. Так что туда ему и дорога.

– Ну, что ж, не хочешь про Рахманова рассказывать – не неволю. Сами найдём. Только уж изволь представиться. А то не Калачом же мне тебя записывать…

– Это извольте: Затырин, Фёдор Платонович. Отца, матери не помню. Родичей не имею. На свете живу сорок один год. Достанет с вас?

– Вполне! – кивнул Романенко и скомандовал: – Увести его.

– Василь Васильич, какие будет приказания? – осведомился уже знакомый Вигелю пристав.