Велики амбиции, да мала амуниция

– Тех, что перед законом чисты и в порядке, оставьте. Выявленных нарушителей и тех, что уж совсем почти в чём мать родила, развести по участкам. Одних для доустановления и последующей отправки «на заслуженный отдых», а других… Других накормите и оденьте…

– Василь Васильич, да где ж на такую ораву напастись еды и одежды!

– Ну, уж постараться надо. Не дело, чтобы по Москве люди без штанов ходили… Тем более, теперь зима. И хотя бы чаем напоите их…

– Будет сделано! – кивнул пристав.

– Пойдём, друг мой Вигель, – вздохнул Романенко. – Может, прокатишься со мною до моих «Могильцов»? Заночуешь у меня? А то ведь время уж… Утро скоро. Заодно потолкуем.

– Я не против, – согласился Пётр Андреевич.

– Каковы впечатления от увиденного?

– Весьма скорбные… Очень тяжело на всё это смотреть… Я представить не могу себе, как может человеческое существо, душу и разум имеющее, до такого срама дойти! И жаль их, и не понимаю… Точно в чистилище каком-то побывал…

– Да, мне тоже по первому разу тяжко было… Теперь уж привык, – Романенко натянул перчатки.

– И не тяжко? Не жалко?

– Жалко у пчёлки сам знаешь, где… Жалко, конечно, и тяжко… Но привычно. Что ж, хоть Калача взяли. Уже хорошо. Ночь не напрасно прошла!

– Думаешь, он заговорит?

– Ни за что и никогда! Не тот фрукт. Это – кремень. Своих не выдаст даже под пыткой.

– Василь Васильич, Бубен говорил, что любовница Рахманова – еврейка. Зовут Юдифью. Я думаю, может, нам поискать в этом направлении?

– Прошерстить Зарядье? Что ж, чем чёрт не шутит! Можно и попытаться. Внешность у ней броская… И потом в Зарядье часто сбывают краденое… Если у неё там есть родня, то, вероятно, через неё Рахманов и сбывал награбленное.

– Я как раз об этом и подумал! – горячо сказал Вигель.

– Идея, пришедшая разом в две головы, не может быть дурной, – решил Романенко. – Возьмём этот еврейский квартал в разделку. Может, что и выловим в их мутной воде… Цоп-топ по болоту, шёл поп на охоту…

***

Зарядье, или иначе Московское гетто, населялось, большею частью, евреями и мало чем отличалось от местечек черты оседлости. Первоначально жить в этом районе Первопрестольной, именуемом Глебовским подворьем, разрешалось лишь временно евреям – купцам разных гильдий. Однако, вскоре «временно» превратилось в «постоянно». В Зарядье было выстроено две синагоги, а вся торговля там целиком перешла в руки евреев. Переулки Московского гетто превратились в грязные базары. Вообще, район этот изобиловал нечистотами и зловонием, и люди, не привычные к тому, просто не могли находиться здесь долго.

Именно сюда, в дом своего отца, купца Абрама Герштейна, Юдифь привела Кочегара. Старик был уже давно хвор, и делами его заправляли сыновья – Лейба и Янкель, с охотой принимавшие у себя награбленные Рахмановской бандой вещи и сбывавшие их.

Целыми днями Кочегар лежал на чердаке, уставившись в потолок, и курил. Его раздражали вечные крики уличных торговцев, грязь, царившая кругом, вонь, просачивающаяся даже сюда.

– Чёрт возьми, я не понимаю, как здесь вообще можно жить! – сказал он поднявшейся снизу Юдифи.

– Мы бедно живём, оттого и худо…

– Только не надо прибедняться! Как будто я не знаю, сколько твои братцы выручили денег с продажи вещей, которые я приносил им! Мало ли кто у нас бедно живёт… Я днями шёл по улице: всё ведь помоями залито! Чуть отвлёкся, уж вляпался! В доме у вас тоже не метено… Всё-то по-жидовски у вас…

– Мне не нравится, когда ты так говоришь, – нахмурилась Юдифь.

– Не серчай! Но мне за тебя обидно! Ты так хороша собой. Настоящая царица! Тебе бы по коврам ходить, в шелках да в золоте, а не в этом свинарнике… Эх, шурыга-мурыга! Ну, для тебя ли такая жизнь, Дивушка?

Юдифь легла рядом с Кочегаром, касаясь рыжими кудрями его лица, и ответила:

– Разве же я против, Митенька? Неужели ты думаешь мне эта жизнь по нутру? Да глаза б мои не глядели на Зарядье это проклятое! Я бы сбежала отсюда, если бы было куда! – она прильнула к Рахманову всем телом и, гладя его рукой по щеке, продолжала: – Митя, давай уедем куда-нибудь, а? Ведь я за тобой на край света пойду. Только прикажи! Пропади всё пропадом! Оставим Москву, всех оставим и уедем!

– Куда ж мы уедем? – спросил Кочегар.

– Да мало ли мест на белом свете! Да хотя бы и Петербург! Я всегда там побывать мечтала…

– Дура ты, Дивушка… Какая разница: Москва, Петербург или иной какой город? Конец-то один… И всё одно. Карты, ширмоха, полиция… Юлу, вот, застрелили… Ведь он мальчишка совсем был. Это моя пуля была… В меня он стрелял… Выходит, Юла меня спас. А для чего?

– Прошу тебя, перестань! Я боюсь, когда на тебя тоска нападает… Митенька, ведь живут же люди иначе! Может, и мы сможем? Уедем и начнём жизнь заново… С чистого листа! Как будто прежнего и не было! Я тебя любить буду. Сына рожу тебе…

– Какие ж вы, бабы, одинаковые, – рассмеялся Рахманов. – Не сможем мы с тобою иначе жить. Я всю жизнь вором был. Ничего иного не умею. Да и не хочу уметь! И ты привыкла быть подругой вора. Дорогие шмотки и цацки, с дам богатых сдёрнутые, как свои, носить. Какой из меня честный труженик? И какая из тебя жена и мать семейства? Это же смешно!