Великие государственные деятели Российской империи. Судьбы эпохи

Тут было бы для них полное поле деятельности, вольная игра – и гибель России… Это – самая страшная опасность, которую я предвижу для моего отечества и для вашего величества лично. Доколе жив, не оставлю сей веры, не перестану твердить то же самое и предупреждать об опасности. Болит мой душа, когда вижу и слышу, что люди, власть имущие, но, видно, не имущие русского разума и русского сердца, шепчутся еще о конституции. Пусть они иногда еще подозрительно на меня озираются, как на заведомого противника этой роковой фантазии. Я жив еще и не затворяю уст своих, но когда придется мне умирать, я умру с утешением, если умру с убеждением, что ваше величество стоите твердо на страже истины и не опустите того знамени единой власти, в котором единственный залог правды для России. Вот где правда, а тем – ложь, роковая ложь для судеб России».

Очень скоро имя Победоносцева стало символом реакционного правления Александра III. Наверно, многие из вас помнят строки Александра Блока:

В те годы дальние, глухие,
В сердцах царили сон и мгла:
Победоносцев над Россией
Простер совиные крыла,
И не было ни дня, ни ночи
А только – тень огромных крыл;
Он дивным кругом очертил
Россию, заглянув ей в очи
Стеклянным взором колдуна;

Апологеты Победоносцева полагают, что возможно в этих строках скрыта похвала обер-прокурору Синода, так как сова является символом мудрости. Но окончание этой строфы не оставляет сомнений в том, каково было отношение Блока к Победоносцеву:

Под умный говор сказки чудной
Уснуть красавице не трудно, –
И затуманилась она,
Заспав надежды, думы, страсти…
Но и под игом темных чар
Ланиты красил ей загар:
И у волшебника во власти
Она казалась полной сил,
Которые рукой железной
Зажаты в узел бесполезный…
Колдун одной рукой кадил,
И струйкой синей и кудрявой
Курился росный ладан… Но –
Он клал другой рукой костлявой
Живые души под сукно.

К слову, не у одного Блока Победоносцев ассоциировался с совой. На зарисовке Репина к картине «Торжественное заседание Государственного совета 7 мая 1901 года в день столетнего юбилея со дня его учреждения», рядом с наброском Константина Петровича в круглых роговых очках написано: «Так совсем Сова, удлинить очки». Блок задумал свою поэму только в 1910 году, так что о ее влиянии на восприятие Репина говорить не приходится. Видимо, Репин действительно изменил форму очков, как и собирался, но Победоносцев на картине подслеповато щурится, и все равно напоминает сову. Кем же был этот «колдун», обнявший своими «совиными крылами» всю Россию?

2

О человеке могут многое рассказать воспоминания людей, знавших его в детстве, знавших его родителей, бывавших у них дома «запросто», видевших в каких условиях он рос, каким было его детское прозвище, его характер, какие забавные истории с ним происходили. Ничего этого о Победоносцеве мы не знаем. Все, чем мы располагаем из рассказов о его детских годах – строки из его собственного письма Николаю II, в которых он повествует о своей биографии весьма формально, и, я бы сказала, «житийно». Это, конечно, не детство будущего святого, наполненное чудесами и предзнаменованиями, но детство будущего патриота и идеального государственного чиновника, с юных лет получившего надлежащее воспитание и твердые моральные устои. Вот что пишет Победоносцев: «Родился я в Москве в семье профессора Моск. университета. У отца моего было 11 человек детей, кои все устроены трудами отца. Воспитан в семье благочестивой, преданной царю и отечеству, трудолюбивой. Меня, последнего сына, отец свез в Петербург и успел определить в 1841 году в училище правоведения. Я кончил курс в 1846 году и поселился в родном доме в Москве, на службе в Сенате. По природе нисколько не честолюбивый, я ничего не искал, никуда не просился, довольный тем, что у меня было, и своей работой, преданный умственным интересам, не искал никакой карьеры и всю жизнь не просился ни на какое место, но не отказывался, когда был в силах, ни от какой работы и ни от какого служебного поручения». Собственно вот и все сведения о детстве и юности Константина Петровича. Наверное, такую автобиографию мог бы написать Молчалин, с его «умеренностью и аккуратностью», доведись ему сделать блистательную карьеру и переписываться с Государем Императором.