Великие пары. Истории любви-нелюбви в литературе

Описаний тогдашней Аси Тургеневой у нас достаточно, самое точное, как всегда, у Цветаевой; в каком смысле точное – ведь мы Асю не видели и судить о сходстве не можем? Но можем судить о том, что именно очаровывало, ибо этот тип очарования нам известен: “Прелесть ее была именно в этой смеси мужских, юношеских повадок, я бы даже сказала, мужской деловитости – с крайней лиричностью, девичеством, девчончеством черт и очертаний. Когда огромная женщина руку жмет по-мужски – одно, но – такой рукою! С гравюры! От такой руки – такое пожатье!” Огромная женщина, конечно, не в значении роста: масштаб личности угадывался, хотя Ася не говорила ни да, ни нет (или, уточняет Цветаева, чаще говорила “нет”, но ничего кроме). Вот эта постоянная папироса – и бледное узкое лицо в локонах; пепельные кудри – и прямая, тонкая, хрупкая фигура, русалочьи, как их всегда называют, зеленые глаза и тонкие пальцы (“красивее из рук не видела”). Белый называл ее Розмарин. Вообще, большинство легендарных женщин Серебряного века не были красавицами в общепринятом смысле – разве что Ольга Арбенина; большинство пленяло не столько классической красотой, сколько своеобразием, как Глебова-Судейкина, или промискуитетом, как Паллада Бельская, или значительностью облика и речи, как Ахматова. Нина Петровская, с которой связаны самые трагические любовные переживания Брюсова (их с Белым треугольник перенесен в роман “Огненный ангел”), имела внешность подлинно роковую, трагическую, незабываемую – но по фотографиям можно лишь догадываться о том, какой она была в жизни, и это тоже никак не красота в собственном смысле; это сплошное страдание и бесприютность. Ну а вот Ася Тургенева была подлинно хороша, и, когда смотришь на их с Белым совместные фотографии, всегда ясно видишь, что она не его, что она не будет с ним, что она уже сейчас, хоть и младше на десять лет, держит и чувствует себя хозяйкой. Эта тонкая, стальная, стеклянная красота не нуждается ни в обожании, ни в поклонении. У Белого на всех фотографиях – даже на самых буржуазных – безумные глаза и дикий вид, тревожное счастье обладания: моя, моя, никому не отдам! Она же совершенно спокойна; она из тех женщин, которые сами готовы служить, но терпеть не могут, когда им служат. И ясно, что ничего у Белого не получится; что совершенно не он ей нужен, при всех его талантах. Вся она окружена своим холодом – не надо думать, что это невинность; напротив, такие женщины всё знают с рождения. Но рождены они именно для того, чтобы приносить себя в дар чему-то грандиозному (и чаще всего совершенно ничтожному); а когда им поклоняются влюбленные гении – они смотрят с такой, знаете, прохладно-сострадательной улыбкой. Из таких женщин получались замечательные жрицы советской идеологии; идолам они служили с жертвенным наслаждением, а через живых людей перешагивали играючи.

Белый ее – тогдашнюю – зарисовал многажды: “Вид девочки, обвисающей пепельными кудрями; было же ей восемнадцать лет; глаза умели заглядывать в душу; морщинка взрезала ей спрятанный в волосах большой мужской лоб; делалось тогда неповадно; и вдруг улыбнется, бывало, дымнув папироской; улыбка ребенка”. Вот – о сеансах: “Я усажен в огромное сине-серое кресло: под самым окном; в таком же кресле – Ася; с добрым уютом она забралася с ногами в него; потряхивает волосами, и мрачная морщина чернит ее лоб”. Моника Спивак, едва ли не главный московский специалист по Андрею Белому, доказывает весьма убедительно, что роман “Москва”, весь кровоточащий после разрыва с Асей, содержит ее портрет в страшноватом образе Лизаши – дочери рокового злодея, международного шпиона и эротомана Мандро, который собственного ребенка вдобавок растлил (а Лизаша по-прежнему в него влюблена безоглядно). Вот этот образ порочной курящей девочки, которая к нам холодна, а влюблена в злодея, имеющего над ней роковую власть, – он, конечно, оттуда, из личной его истории с доктором Штейнером. Я далек от мысли, что в “Москве” Белый сводит счеты с доктором – счеты он сводит с Асей, которая любит не его. А любит потому, что в природе этого именно женского типа, неотразимо-холодного, детски-порочного, – влюбляться в силу и величие, как они его понимают; влюбляться в тех, кому они не нужны.

Но сначала это все еще в тумане. Она уезжает доучиваться в Брюссель, возвращается только весной 1910 года и отправляется к матери и отчиму – в Боголюбы, село Волынской губернии близ Луцка. В Боголюбах – у символиста все символично – решилась участь Белого.

3