После окончания школы перед Люсей не стоял вопрос, на кого учиться. Он был в том, куда поступать: в Харьковский театральный или во ВГИК. Ехать в Москву было страшновато. Понадеешься, а не поступишь, и вернешься с позором. Соседка тетя Соня уже демонстративно недоумевала, громко вопрошая: «Какая из Люси артистка? Там же одни кости!» Но Марк Гаврилович был убежден: Люсе надо ехать в Москву. «Моя дочурочка усех положить на лупаты!» Чтобы не расплакаться при прощании, отец не стал провожать девушку до поезда. Во ВГИК Люся вошла ярко, с аккордеоном, в зеленом платье с двумя красными бантами, в туфлях на высоких каблуках и тоже с бантами. Она вглядывалась в абитуриентов и убеждалась: она здесь такая одна, штучный экземпляр! Среди экзаменаторов были «небожители»: Сергей Герасимов, мастер, снявший «Молодую гвардию», и его жена, прекрасная и таинственная Тамара Макарова, Хозяйка Медной горы. Люся отвечала на вопросы; члены комиссии стали переглядываться. Потом она поняла, что поводом послужил ее харьковский говорок, который, по собственному определению Гурченко, для будущего актера был все равно что инвалидность третьей группы: «Я прыехала с Харькова». Но главный экзамен был сдан, в нее поверили. «Мне теперь кажется, что это было самое счастливое мгновение в моей жизни! Когда все самое прекрасное, доброе, светлое, чистое, романтическое, оптимистическое слилось воедино и вместилось в одной короткой фразе: я стала студенткой Института кинематографии! Сбылась, сбылась, сбылась мечта!»
Большинство зрителей считают, что первым фильмом Гурченко была «Карнавальная ночь». На самом деле впервые она снялась в кино чуть раньше, в ленте «Дорога правды». Там Гурченко играла небольшую роль своей ровесницы и тезки, агитатора Люси, и ее первыми словами в кино были: «Я не затем сюда пришла, чтобы молчать!» Этот фильм родители Людмилы посмотрели десять раз. А впереди их ждала та самая «Карнавальная ночь». И режиссер фильма Эльдар Рязанов, и композитор, и актеры, и гримеры, и костюмеры – все там поработали от души, но предположить такого успеха создатели не могли.
На Гурченко слава обрушилась, как снежная лавина на неопытного лыжника. Она еще была студенткой и жила в общежитии, когда весь СССР счел ее звездой номер один; письма от поклонников приходилось складывать под кровать. Толпы ждали появления дивы с белой муфточкой, а Люся проходила сквозь них неузнанной, слушая разговоры о том, что ее перед съемками специально долго не кормили, чтобы сделать талию невероятно тонкой (по другой версии, затягивали в корсет). Воздыхатели подкупали вахтеров общежития, и Люсиных соседок по комнате будили незваные гости. Ей пришлось снять другое жилье. Начались встречи со зрителями, поездки, концерты, сливающиеся в одну бесконечную мешанину. Зато папа был счастлив! Его «богинька» прогремела на всю страну.
В каникулы Люся приехала к родителям едва живая. Какое-то время от земляков удавалось скрывать ее присутствие, но, увы, недолго; люди шли прямо к ним домой «посмотреть на артистку». Земля полнилась слухами: «Говорят, что ей сорок лет, что ее в кино просто так сделали» – и Люсина мама отвечала, что ее дочери никак не может быть сорок лет, потому что ей самой, Елене Александровне, еще нет сорока, а Марк Гаврилович демонстрировал людям дочь и возмущался: «А вот моя дочурка. Она ж еще ребенык. Эх вы!» Он сам раздавал автографы, выводя на фотографиях дочери солидное «отец актрисы», и сортировал письма: на эти ответить, на эти не отвечать, а над этими подумать.
После выступления в Харьковской филармонии Люсю едва не разорвали на сувениры. Марк Гаврилович испугался, но рассудил так: «Актриса ето актриса. Хай рвуть. Хужий, когда не рвуть…» Людмила Марковна писала об этом времени: «В самую радостную, казалось бы, минуту – апогей популярности – я почувствовала одиночество и испуг, желание спрятаться у родителей от всего, что на меня навалилось, измотало, унесло сон, покой и радость. Думаю, что это был первый звонок, интуитивно точно услышанные тревожные звуки. У меня ослабела сопротивляемость, стали путаться дни, события, числа, лица, имена…»
Собирание земель