Великие рыбы

А вот и сами несознательные граждане – стоят длинной темной очередью. Дует ветер, морозно. Очередь в основном женская. Мужчины проходят мимо; иногда, озираясь, подходят к очереди, что-то глухо, в воротник, говорят, крестятся и быстро отходят. А женщины стоят, поеживаясь на белом ветру, притопывая: кто валенками, кто худенькими сапожками, кто ботинками на картонной подошве. Глухо гремит оркестр.

Это – Марии. Имя, означающее «горькая».

Зовут их всех по-разному, но они – Марии.

Марии, Маруси, Маши, Мары, Маньки, Маняши… Горькие последовательницы Его, апостолки.

Через пустоту поля петляет очередь. Прохаживаются вдоль нее бритые парни в шинелях, проверяют документы, дымят махоркой. Иногда выводят кого-то из очереди; «воронок», он же «черная маруся», тарахтит рядом.

Марш из репродуктора сменяется новостями, новости – «Танцем маленьких лебедей». Лают собаки. После «Лебедей» передают еще какие-то жемчужины классики. Очередь понемногу движется. «Не разговаривать, – ходит бритый, с алыми ромбами госбезопасности в петлицах. – У крестов не задерживаемся…»

На дощатом помосте возле крестов что-то хрипло выкрикивает районный лектор о вреде религии; пускает в очередь брошюрки, кто-то берет, кто-то сразу машет: сам свой атеизм читай! Кто-то, взяв, пытается незаметно бросить на снег, но какое тут «незаметно», вон сколько наблюдательных глаз, так и пялятся, так и горят серым огнем.

(Сон – не сон…)

Никольская, она же Фабричная, церковь в Гаврилове-Яме была старинной, 1798 года постройки. В начале двадцатого века на средства Владимира Лопатина – зятя устроителя местной льнопрядильни Локалова – была заново расписана и расширена. Освящал обновленный храм местный архиепископ Тихон, будущий всероссийский патриарх.

Церковь пережила и революцию, и Гражданскую войну, и первые шумные пятилетки. В начале 1930-х настоятелем в ней был сорокалетний священник Димитрий Суворов.

А Мария Федоровна была в церковном совете. С комбината ушла – то ли по возрасту, то ли уволили после первого ареста как чуждый элемент. Переселилась в ближайшую к Гаврилову-Яму деревню Гагарино, трудилась в совхозе разнорабочей.

Главным ее делом оставалась Никольская церковь. Была Мария Федоровна, по воспоминаниям жительниц Гаврилова-Яма, в те времена еще школьниц, в церковных делах строгой. Даже советские учебники в храм не разрешала девочкам вносить, когда те после школы туда забегали. «Ты, родная, книжечки-то оставь на паперти».

А одна жительница даже помнила стихотворение Федора Глинки, которому Мария Данилова ее научила:

Если хочешь жить легко
И быть к небу близко,
Держи сердце высоко,
А голову – низко.

(Сон – не сон…)

Вот стоит она, держа низко голову. Легкий снег идет. Лают собаки.

Дошла ее, Мариина, очередь до крестов. Впереди нее женщина, у самого того креста, стоит на коленях, быстро, со всхлипом, целует. «Господи, – слышен ее шепот, – что ж такое Ты сделал, что они снова Тебя распяли? Что натворил-то, а?»

– Проходим, проходим, гражданочка, – гнусавит бритый в шинели. – Он вас все равно не слышит… Он мертв, есть заключение медкомиссии.

– Господи! Что ж Ты молчишь-то?..

Теперь Марии черед. Стоит она у креста, столько сказать хотела, а все слова колом в горле встали. Только дерево обструганное гладит.

Спохватилась, в сумку полезла.

– Это еще что за тряпки? – глядит на нее бритый.

– Саван… Саван Ему! Льняной, сама ткала.

– Никаких саванов… Сдадите вон в то окошко, – махнул в конец поля.

– Обернуть Его надо, – не отступает Мария.

– Обернем, – глядит бритый куда-то в сторону. – Обернем-завернем… Ступай, мать. Ступай!

Мария спускается с холмика, прижимая к себе саван. Из репродуктора гремит песня из кинофильма «Встречный». Мария идет по полю. «Кудрявая, что ж ты не рада, – поет репродуктор, – веселому пенью гудка?..» Сыплет снег.

В октябре 1936 года Никольскую церковь закрыли. Проголосовали в местном начальстве, отстукали на машинке, приложили печать – и закрыли.

Пошла Мария Данилова по деревням собирать подписи граждан против закрытия, в Ярославль ездила, в Москву. Пригодились навыки, полученные за короткое время пребывания в партии; знала, как с властью разговаривать.

В какой-то инстанции, судя по всему, ей удалось добиться положительного решения. Такое бывало – изредка, одно из ста, но бывало. Принималось решение вернуть церковь верующим.

Принималось… Только выполнять его местные органы, как правило, не спешили. Либо отмалчивались, либо выражали протест, и начиналась долгая переписка. И если сверху не слишком давили, то верующим ничего не возвращали. Да и что возвращать, если отнятые церковные здания скоренько переоборудовались под склады, зернохранилища, школы… Все это местные власти, по идее, должны были строить сами. Но проще было отнять.

Таким был, видно, и случай с Никольской церковью. Что-то было в Ярославле или Москве решено в пользу прихожан или просто пообещали: мол, разберемся. Подождите, граждане верующие. И они ждали.