Первым же вопросом, который задал мне аббат, был, считаю ли я себя способным проникнуть на восемь или десять линейных кораблей в Дюнкерке, свести знакомство с офицерами и представить подробный и обстоятельный отчет о наличии провианта, числе матросов, пушек, пороха, о дисциплине и прочем.
— Я попытаюсь, сказал я, — а по возвращении вручу вам отчет, и вам тогда судить, удалось мне это или нет.
— Поскольку ваше поручение секретное, я не в состоянии дать вам рекомендательного письма, могу только ссудить деньгами и пожелать приятного путешествия.
Авансом мне платить не следует — по возвращении можете дать мне, сколько сочтете нужным. Мне нужно три-четыре дня перед отъездом, чтобы запастись рекомендательными письмами.
— Очень хорошо. Постарайтесь вернуться до конца месяца. Никаких других инструкций я вам не даю. Вы вполне понимаете, насколько безупречно вы должны себя вести. Прежде всего постарайтесь не ввязываться ни в какие приключения, потому что, полагаю, вы прекрасно знаете, что если с вами что-то случится, обсуждать ваше поручение не будет никакого смысла. Нам придется заявить, что мы вас не знаем, потому что невозбранимо шпионить можно только дипломатам. Помните, что вам следует быть еще осторожнее и осмотрительнее, чем им, и если вы хотите добиться успеха, все это следует тщательно скрывать, ибо только раскованным поведением можно завоевать доверие.
После превосходного ужина появилось несколько человек, и началась игра, в которой я не участвовал, поскольку хотел повнимательнее присмотреться к обществу, а прежде всего к нескольким присутствовавшим офицерам, армейским и морским. Рассуждая с видом глубокого знатока морского дела и говоря всем, что служил во флоте Венецианской республики, я за три дня не только познакомился, но и подружился со всеми капитанами кораблей, стоявших в Дюнкерке. Я наудачу заводил разговор об архитектуре корабля, о венецианских приемах маневрирования и заметил, что веселым морякам больше нравятся мои ошибки, чем верные замечания.
На четвертый день после моего приезда в Дюнкерк один из капитанов пригласил меня пообедать на корабле, а затем его примеру последовали все прочие, и на каждом корабле я проводил целый день. Меня интересовало все — а Джон Буль ведь так доверчив! Я спускался в трюмы, задавал бесчисленные вопросы, и многие молодые офицеры, горя желанием показать свою значимость, без утайки выкладывали все без всяких наводящих вопросов с моей стороны. Я, однако, старался узнавать все, что мне может сослужить службу, а по вечерам заносил на бумагу то, что запомнил днем. Спать я себе позволял не более четырех или пяти часов в сутки и за пятнадцать дней узнал вполне достаточно.
Выполнив свою задачу и распрощавшись со всеми друзьями, я отправился в почтовой карете в Париж, выбрав для разнообразия другую дорогу. Около полуночи, когда я попросил сменных лошадей на какой-то станции, названия которой я не помню, мне сказали, что дальше по пути лежит крепость Эр, проезжать через которую ночью нельзя.
— Дайте мне лошадей, — настаивал я, — а там уж мне откроют ворота.
Почтмейстер послушался, и вскоре мы оказались перед воротами. Форейтор щелкнул хлыстом, и часовой окликнул:
— Стой, кто едет?
— Курьер со срочными депешами.
Меня заставили ждать целый час, но все же открыли ворота и обязали явиться к губернатору. Я кричал и кипятился, словно действительно был важной персоной, и меня провели в комнату, где на кровати лежал человек в элегантном ночном колпаке.
— Чей вы курьер?
— Ничей, но поскольку я спешу…
— Довольно. Поговорим завтра. Пока что можете воспользоваться гостеприимством караульного помещения.
— Но, ваше превосходительство…
— Никаких «но», прошу оставить меня.
Меня отвезли в караульное помещение, где я провел ночь, сидя на голой земле. Забрезжил рассвет. Я кричал, ругался, поднимал шум, как мог, но никто не обращал на меня внимания.