Великие шпионы

Затем он заметил, что ничего не знает, и добавил, что в то время считал разумным не предоставлять Советской России информации об атомной бомбе. Скардон перешел к другим вопросам. Слышал ли Фукс о профессоре Гальперине? Да, Гальперин высылал ему научные журналы, когда он был интернирован в Канаде, но лично они никогда не встречались. Впрочем, Фукс припомнил, что, будучи в Нью-Йорке, один раз съездил в Монреаль.

В 13.30 сделали перерыв. Фукс пошел на ленч один. После двух часов собеседование продолжилось. Скардон опять предъявил обвинение в шпионаже, а Фукс снова отверг его, сославшись на отсутствие доказательств. Однако сказал, что при наличии таких подозрений против него вынужден будет уйти из Харуэлла. Под конец обсудили переезды его отца в Германии. Собеседование продолжалось четыре часа, и не было никаких признаков того, что Фукс дрогнул. Скардон вернулся в Лондон.

Чего-то он добился, но немного. Фукс признал, что в юности был близок к коммунизму, и обронил неудачную фразу: «Я так не думаю». Рассказал кое-что о своих переездах и знакомствах. И все. Этого было явно недостаточно. На таком основании арестовать его нельзя. Всегда можно ссылаться на то, что Фукса приняли за кого-то другого.

Между тем Фукс теперь был насторожен, и встал вопрос, что делать дальше. Если он виновен, то, вполне возможно, попытается бежать из Англии. Не исключено и самоубийство. Многие требовали посадить его под каким-либо предлогом, пока не поздно. Но Скардон предпочитал ждать и надеяться на лучшее: он сам еще не был убежден в виновности Фукса. С другой стороны, он уехал из Харуэлла вполне уверенным, что в душе у Фукса происходит жестокая борьба. Если не торопить события и не давить на Фукса, вполне можно надеяться на то, что в конце концов физик расколется добровольно. В любом случае контрразведка зависит от его признания: без него нельзя заводить уголовное дело. Скардон полагал, что не надо провоцировать сопротивление Фукса. Следует дать ему время, чтобы он на рождественских каникулах хорошенько все обдумал. Скардон не верил, что Фукс пойдет на неразумные шаги. Пока это была голая интуиция — предчувствие, что у него возникло какое-то взаимопонимание с ученым, — но в конечном счете Скардон оказался прав.

30 декабря — накануне Фуксу исполнилось тридцать восемь лет — Скардон приехал в Харуэлл. Фукс был спокоен и нетороплив. Он снова отверг обвинения и сказал, что ничем не может помочь. Подобное обсуждение его перемещений в США в 1944 году ничего нового не дало. В конце собеседования Скардон заметил, что у Фукса пересохли губы, но это не могло служить доказательством виновности.

10 января 1950 года сэр Джон Кокрофт, директор центра, вызвал Фукса и сообщил ему, что, поскольку отец ученого переехал в Лейпциг, для всех, имеющих отношение к нему, было бы лучше, если бы Фукс уволился из Харуэлла и перешел в какой-либо университет.

13 января Скардон появился в Харуэлле и провел третье собеседование в кабинете Арнольда. Они снова остались одни. Помнит ли Фукс точный адрес своей квартиры в Нью-Йорке в 1944 году? Прошло почти шесть лет, и он не вполне уверен. Однако с помощью карты он смог сказать, что это было на 77-й стрит, возле Сентрал-парка, в середине квартала между Колумбус-авеню и Амстердам-авеню. Когда Скардон заметил, что службы безопасности усиленно интересуются этой квартирой и прочими делами, связанными с Нью-Йорком, Фукс явно обеспокоился. Он еще отвергал все обвинения. Однако сказал, что придется уйти из Харуэлла. Ему нетрудно будет найти место в университете, но сначала он возьмет отпуск.

Итак, после трех длительных бесед они зашли в тупик. Скардон безуспешно пытался внушить Фуксу, что служба безопасности вовсе не собирается уничтожить его. Если он и оступился в Нью-Йорке во время войны, лучше было бы сознаться в этом прегрешении. Фукса ценят в Харуэлле. Не исключено, что, если расчистить мусорный завал, будет найдена какая-то возможность продолжать работу здесь. Но оставлять нынешнее напряженное состояние совершенно не приемлемо.

Сам Фукс прекрасно понимал, что контрразведке неизвестны ни масштабы его измены, ни ее продолжительность. На протяжении первой половины января он не переставал задавать себе вопрос: «Признаться ли в небольшом прегрешении, если мне дадут остаться в Харуэлле? Но если я останусь, уверен ли я, что больше не выдам никаких тайн?»

Все это он изложил в своем признании:

«В то время мне стало известно, что имеются доказательства, будто я выдавал секретную информацию в Нью-Йорке. Мне был предоставлен шанс сознаться в этом и остаться в Харуэлле либо уйти. Я не был уверен, смогу ли удержаться, и потому отверг обвинения и решил уволиться из Харуэлла.

Однако мне стало ясно, что из моего ухода в таких обстоятельствах последует ряд событий. Я нанесу тяжелый ущерб центру и своей любимой работе; более того, я оставлю подозрения против людей, которых я любил, которые были моими друзьями и считали меня своим другом.