Великие шпионы

Я был поставлен перед фактом, что мне придется, с одной стороны, продолжать общение с близкими друзьями, с другой — обманывать их и ставить под угрозу. Мне пришлось осознать, что, получив предупреждение об опасности для себя, я в то же время не понимал, что приношу зло близким людям.

Тогда я понял, что сочетание трех принципов, сделавшее меня тем, кто я есть, на самом деле ошибочно; что ошибочен каждый из этих принципов в отдельности; что в человеке заложены определенные основы морали, пренебрегать которыми нельзя. Что предпринимая какие то действия, следует отдавать себе ясный отчет, правильны они или нет. Что необходимо, не подчиняясь ничьему авторитету, формулировать свои сомнения и пытаться разрешить их. И я обнаружил, что то, кем я стал, явилось следствием сложившихся обстоятельств».

Все это крайне сложно, но кое-что все же проясняется. Он еще не признал поражения; он считает себя крайне важным для Харуэлла и полагает, что своим уходом нанесет центру огромный ущерб. Но до него хотя бы дошло, что должны испытывать его друзья. Они пострадают. На них может пасть подозрение. Раньше это ему не приходило в голову, потому что «контрольный механизм» не допускал мыслей о таких ничтожных вещах, как близкие люди, которых он предавал. В его великой борьбе за построение совершенного мира это были щепки, которые летят. Но теперь он осознал, что не имеет права причинять им вред. Конечно, прогресс значительный, но Фуксу еще далеко до осознания действительных масштабов того, что он натворил; он еще не понимает, что дело не в чувствах его друзей, а в том, что они и все прочие на грешной Земле могут быть стерты в пыль вследствие его предательства. Подобная мысль, очевидно, никогда не посещала его ни до, ни после ареста. Волновала Фукса лишь собственная моральная позиция.

После беседы 13 января Скардон почувствовал под ногами чуть более твердую почву. Ничего конкретного он не достиг, но возникла атмосфера доверия, и он полагал теперь, что Фукс ничего не станет предпринимать, не посоветовавшись с ним. Эти двое — охотник и дичь — вступали в странный симбиоз уголовного следствия, где исчезает личная неприязнь, оба доверяют друг другу, хотя и знают, что в конечном счете один из них должен потерпеть поражение. Ситуация словно перенесена из мира насекомых — так паук терпеливо расставляет сеть на муху. Мухе предстоит быть пойманной, пауку — вцепиться в нее, и никто из них здесь не может ничего поделать.

Фукс еще не был готов. Внешне он оставался абсолютно невозмутимым. Он нормально работал и никому ничего не говорил. Друзья в Харуэлле понятия не имели о происходящем и не замечали ничего особенного. Имел место лишь один случай.

Среди подчиненных Фукса возник скандал. Просто грязная любовная связь, вышедшая на свет, такое случается в любом замкнутом коллективе, но каждый раз вызывает большой шум именно из-за замкнутого характера жизни. В какой-то степени дело коснулось Фукса — он навестил соблазненную женщину в больнице — и, возможно, послужило ему лишним доказательством, что мирок Харуэлла, каким он его знал и любил, рушится у него на глазах. Похоже, именно этот мелкий инцидент подтолкнул его к окончательному решению. В воскресенье, 22 января, Фукс позвонил Арнольду и вызвал его на личный разговор. Они договорились побеседовать за ленчем в старинном отеле «Рейлуэй-Хаус» в Стивентоне на следующий день. За столом немного поговорили о политике — Фукс сказал, что не приемлет коммунизма в том виде, как он осуществляется в России, — и между прочим заметил, что хотел бы побеседовать со Скардоном и должен ему кое-что сообщить. Встречу назначили на И часов следующего дня, вторника 24 января, в коттедже Фукса.

Арнольд встретил Скардона на станции Дидкот и отвез в Харуэлл. В сборный домик № 17 Сжардон пришел один. Прошло более десяти дней после их последней беседы, и следователю бросилось в глаза, как сильно изменился Фукс. Он был очень бледен и явно возбужден. Скардон произнес:

— Вы просили, вот я и приехал.

Фукс поспешно ответил:

— Да. Теперь очередь за мной.

Но сделав это полупризнание, он запнулся, словно не находил, что сказать. Скардон спокойно выслушивал его путаные рассуждения, бесконечные повторы уже обсуждавшихся деталей — о жизни Фукса в подполье в Берлине, об отце (ныне уехавшем в Лейпциг), о друзьях в Харуэлле, о том, как Клаус нужен Харуэллу и как необходим Харуэлл ему. Он повторил историю своей жизни, не добавив ничего нового, но вид у него был самый жалкий.

Через два часа Скардон прервал его:

— Вы мне долго рассказываете о мотивах своих действий, но ничего о самих действиях.

Почему бы Клаусу не открыться? Почему бы не сознаться и не покончить с этим раз и навсегда? Он только мучит себя. Если только он найдет в себе силы сказать правду, то Скардон сможет ему помочь.

Фукс помолчал, потом выпалил:

— Вы никогда не убедите меня заговорить.

— Ладно, — согласился Скардон, идемте на ленч.