Великие шпионы

По территории центра разъезжал фургон, с которого продавали рыбу с жареным картофелем и прочую нехитрую снедь. Скардон указал на фургон, как раз проезжавший мимо, и спросил:

— Купим здесь?

— Нет, — возразил Фукс. — Поедем в Абингдон.

Фукс сел за руль своего старого седана и гнал пять миль до Абингдона на невероятной скорости, словно сумасшедший. Он срезал углы не там, где положено, несколько раз чуть не столкнулся с другими машинами; наконец, они промчались улицами Абингдона к дверям самого большого отеля.

Английский паб в сырой зимний день — не то место, где следует ожидать драматических событий. В обеденном зале сидели и другие посетители. За едой Скардон с ФуксоМ обсуждали сплетни, ходившие в Харуэлле, говорили о его сотрудниках, о чем угодно, кроме измены. Разговор протекал напряженно, бессвязно.

Затем перешли в вестибюль пить кофе. Скардон заговорил об отъезде профессора Скиннера из Харуэлла и спросил, кто займет его место. Фукс сказал, что не знает.

— Вы же номер третий в центре, правда? — поинтересовался Скардон. — Разве вы не можете рассчитывать на этот пост?

— Возможно, — протянул Фукс, и Скардон едва заметно покачал головой. Теперь об этом не может быть и речи — по крайней мере, пока Фукс не сознается. Вдруг Фукс рывком поднялся и сказал:

— Поехали обратно.

В Харуэлл они возвращались поразительно медленно. Большую Часть пути им пришлось двигаться за грузовиком, который едва полз, а Фукс не мог его объехать. Они молча вошли в сборный домик, и Фукс, едва закрыв за собой дверь, сделал торжественное заявление. Он решил сознаться. Совесть его чиста, но он беспокоится о своих друзьях и о том, что они могут подумать.

— Когда это началось? — спросил Скардон.

— В середине 1942 года, — сказал Фукс, — и продолжалось до прошлого года.

Значит, семь лет. Это охватывало весь период замысла, разработки и испытания бомбы. Годы, проведенные в Англии, в Нью-Йорке и Лос-Аламосе. Таково было первое потрясение, испытанное Скардоном в тот день. Впервые стало известно, что контрразведка имеет дело не с утечкой нескольких материалов, а с продолжительной изменой огромного масштаба.

Начав исповедоваться, ощущая облегчение от этого, Фукс скороговоркой излагал невообразимые вещи. Встречи проходили часто, но нерегулярно, рассказывал он. Инициатива исходила от него. Первый раз он беседовал с посредником, а после того все семь лет каждая встреча обговаривалась заранее с предусмотренным запасным вариантом.

Сначала Фукс передавал русским лишь то, чем занимался сам, но со временем, незаметно для него самого, стал рассказывать им абсолютно все. Связниками иногда были русские, иногда люди других национальностей. Он понимал, что рискует жизнью, но был приучен к этому подпольной работой в Германии. Он описывал свои встречи со связниками в Нью-Йорке, в Лос-Аламосе, а в последнее время в Лондоне. В феврале 1949 года он не смог явиться на связь, и после того русские его не трогали. Свидания были короткими: он отдавал документы, договаривался о следующей встрече и уходил. Бывало, что связники задавали вопросы, но явно не свои, а исходившие от специалистов.

Все это он выпаливал так быстро, что Скардону не удавалось ни остановить его, ни делать записи. Наконец, он поинтересовался, что именно Фукс передал русским, и тут чуть не упал в обморок.

Самое плохое, по мнению Фукса, было то, что он изложил русским технологию производства атомной бомбы.

Наконец, правда вышла наружу, и хуже нее не могло быть ничего. Любая возможность того, чтобы Фукс остался в Харуэлле или любом ином месте, кроме тюрьмы, отпадала. Оставалось только вытянуть из физика все до конца, направляя его исповедь так, чтобы он ничего не упустил. Теперь, добившись прорыва, будучи уверен, что Фукс не сорвется с крючка, Скардон хотел лишь одного — поскорее закончить этот разговор, чтобы проконсультироваться, где следует, и добиться письменных показаний.

Но Фукс никак не мог остановиться. Он долго объяснял, что, к сожалению, единственное, что он мог сделать — это изложить русским принцип конструкции бомбы. Создавать соответствующее оборудование они должны были сами, и он был поражен, что им удалось так быстро сделать бомбу и уже в августе прошлого года взорвать ее. Фукс знал, что уровень теоретической науки у них высокий, но не подозревал, что они достигли такой степени инженерного и промышленного развития.

Что касается информации, которую передавал он сам, то ее объем в последние два года постепенно уменьшался. Дело в том, что его начали охватывать сомнения. Он еще верит в идею коммунизма, продолжал Фукс, но не в ее практическое осуществление в России — с таким коммунизмом следует вести борьбу. Он твердо решил, что для него единственным местом остается Англия, и тут вернулся к теме своих друзей. Что они будут думать о его поступках — особенно Генри Арнольд, которого он обманывал больше всех?