Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси

Ажитированные страстью к свободе нравов, роскоши и наслаждениям, русские дворяне спешили возместить долгие «постные» годы строгой службы царю Петру и тяжких немецких угнетений при Анне Иоанновне. Наступившие бесконечные торжества и празднества требовали соответствующих сцен и обрамления. Роскошные, величественные дворцы стали естественной необходимостью.

Строительство дворцов было политикой. Размах и роскошь свидетельствовали о богатстве и могуществе. А за внушительными размерами и пышностью убранства можно было укрыть расстроенные финансы, неуверенность в собственных силах, тайное желание казаться сильнее, чем ты есть.

При Елизавете Петровне сооружение роскошных дворцов стало делом государственной важности и необходимости. Только за три года, с 1744-го по 1747-й, «архитектору Растрелию» помимо всех прочих дел поручено: завершить отделку Летнего дворца; закончить строительство Аничкова; сделать новую пристройку к Зимнему дворцу Анны Иоанновны; подготовить чертежи новых дворцов в Перове, под Москвой, и в Киеве; измыслить проект перестройки загородного дворца в Петергофе.

Стремление извлечь пользу для себя из чужой необходимости есть политика. Самолюбивый Растрелли решает, что настал момент, когда следует заняться политической игрой. Неожиданно для всех в октябре 1747 года начинает говорить о желании уйти в отставку. Он хочет посетить родную Италию.

Двор в недоумении. Канцелярия от строений в растерянности. Добро бы еще собирался в трудном для него 1742 году. Тогда можно было понять. Но сейчас? Заказов хоть отбавляй, больше, чем у всех прочих, вместе взятых. Что это — афронт двору? И что вообще нужно этому неугомонному итальянцу?

На недоуменные вопросы Растрелли отвечает прошением «О учинении впредь контракта, о награждении жалованьем, возвращении графского диплома и о патенте на бригадирский чин».

Одновременно, если верить ведомости дворцовой Штате-конторы, он берет 200 рублей в счет жалованья будущего, 1748 года. Денег, как обычно, дома нет. Но есть уверенность в успехе начатой игры.

Поданное прошение начинает жить своей особой жизнью. Оно порождает новые бумаги. Те, в свою очередь, обретают некую силу, заставляющую трудиться многих и многих людей. Скрипит и кружится колесо канцелярской машины, пока наконец не наступает вынужденный момент принятия решения.

Растрелли, не прекращая работы, ждет, кто окажется сильнее — императрица, не умеющая отказываться от своих капризов, или его враги, не желающие забыть дружбы архитектора с Бироном. «Вообще надо сказать, — замечает ювелир Позье, — что люди, которыми была окружена императрица, были, к несчастью, малообразованны и отличались дурными правилами… были злы, не имели никакой честности и были расположены только к тем, кто старался удовлетворить их жадность к подаркам…»

До Растрелли доходят слухи, что императрица велит сделать запросы по поводу возможного поощрения своего архитектора. Уже готовится какой-то проект о присвоении ему чина полковника. Все это с радостью сообщает благожелательный Вилим Фермор, возглавляющий теперь Канцелярию от строений.

Но враги сильны. Из Сената поступает донесение:

«Оной граф де Растрелли какой ранг имеет ли в Сенате неизвестно, а только в 741 году по придворному штату он де Растрелли написан обер-архитектором, а хотя в представленном в Сенат в 748 году из Канцелярии от строений ко апробации расписанию положен первой или придворной архитектор в ранге полковничьем, только того расписания еще не опробовано».

И не опробовали.

Тогда 4 ноября 1748 года в Штатс-контору поступает именной указ императрицы:

«Всемилостивейше пожаловали мы Обер-архитектору де-Растрелли, и живописцу Караваку, да музыкантам: Василию Степанову, Степану Васильеву, за их службу, жалованья прибавить, а именно Обер-архитектору к тысяче двумстам рублям тысячу триста рублев; Караваку к тысяче пятистам рублям пятьсот рублев, музыкантам каждому ко сту рублям по двести рублев на год…»

Игра выиграна. Он добился желаемого. Ведь и бригадирский чин был в основном для получения дополнительных денег. Теперь же новым жалованьем его приравняли к камергерам, высшим придворным чинам, которых и бывало-то всего одновременно восемь человек. Даже недруг его, барон Черкасов, по штатному расписанию двора получал меньше.

Вместе с тем Растрелли понимал, что прибавка к жалованью — плата за строение Летнего дворца — первого собственного дома Елизаветы, где до нее никто не жил. Плата зодчему с надеждой, что он и впредь не будет жалеть своих сил и фантазии во имя прославления и радости заказчицы.

Третий Летний дворец подражал Версалю. Давнишняя мечта основателя Петербурга осуществилась при его дочери.

Примечательно, что дворец просуществовал ровно столько же, сколько прожил сам Петр, — пятьдесят три года. В 1797 году Павел I повелел на месте Летнего дома возвести для себя надежный замок, окруженный рвом с подъемным мостом. Перед замком установили исполненную еще Растрелли-старшим конную статую Петра I с горделивой надписью: «Прадеду — правнук».

Так завершил свое существование «санктпитербурхский Версаль».