Великий день инков

— Мои люди могут окружить "Голиаф" и сжечь его вместе со всеми, кто там есть, — хвастаясь, сказал Ганкаур и лихо выставил вперед ногу.

Но Себастьян оборвал его.

— Ты не смог сжечь "Голиаф", когда он шел по реке. Теперь поздно. Запомни мой приказ: если белые не выйдут из поселка, не трогай их. Если они пойдут в поселок Курумба или к людям племени арекуна, ты должен покончить с ними.

Ганкаур опустил голову. Черные волосы закрыло ему лоб. Он все понял и ко всему был готов.

Не сказав больше ни слова, он, пятясь, приблизился к двери, затем повернулся и вышел из мэрии.

Себастьян слышал, как по деревянным ступеням крыльца быстро затопали босые ноги.

И тогда полковник Бракватиста сказал твердым непререкаемым тоном:

— Мы немедленно начинаем действовать и отправляемся к ранчо Гуаянито. Через полчаса гнездо Коэльо будет уничтожено, как муравейник. Я привык к ночным операциям.

“СПАСАЙТЕ ДОКТОРА КОЭЛЬО!”

Хотя за дверью погасли голоса и стих топот ног, старому Антонио все еще казалось, что в комнате полно людей. Он будто слышал у своего лица зловонный запах солдатских сапог. Неужели ему подарили жизнь? "Ты будешь жить, Антонио. Тебе только надо выбраться из этого деревянного гроба. Ты будешь жить, Антонио..."

Тихо. Ни шороха. Мать-луна плачет в лесу, и комары бьются о стекло. Им так хочется прорваться к горячему огоньку. Глупые москиты! Они еще не знают, как больно обжигает этот огонь.

Антонио осторожно выполз из помещения мэрии, спустился по лестнице с высокого крыльца, потом, держась за забор, выбрался на темную ночную улицу и огляделся.

Поселок спал.

"Этот, кажется, уже готов". Как страшно прозвучали тогда слова полковника над головой бедного Антонио! Солдат еще дважды ударил его ногой в бок. Но старик даже не вскрикнул. Смерть как будто приняла его в свои объятия, лишила свободы и сил к жизни. И только где-то в потаенных уголках мозга тлел огонек сознания, который то вспыхивал, то снова гас. Антонио казалось, будто он шел над пропастью, и со всех сторон на него надвигались грозные неумолимые звуки. Гремел гром, с треском рушились деревья-великаны, падал в речную глубь подмытый берег Ориноко... Старику хотелось закричать, что он больше не может сносить эти звуки, он хочет вернуться к себе в тихую обитель и там умереть, что где-то его сыновья уже ждут его…

Антонио брел по улице наугад, во мрак, подальше от высокого крыльца. Изуродованное тело горело. С раздавленных пальцев на левой руке струилась кровь. Старику уже как во сне вспоминалось, как его били, крутили руки и яростно кричали: "Ты умрешь или скажешь, где твой сын". Глупые, глупые, они захотели, чтобы Антонио выдал им своего дорогого Филиппе! Разве у старого Антонио было на свете что-то дороже сыновей?

Если он так пойдет прямо, он придет в сельву. Просто в сельву. Там где-то его Мигель, а может, уже и Филиппе приехал. Антонио скажет им, что их отец до конца выдержал все пытки. Он расскажет им, как лежал в комнате мэрии, где у стола толклись сеньоры в высоких сапогах и ругали доктора Коэльо.

Вдали грянул ружейный выстрел. Антонио насторожился. Громкий звук перевернул что-то в мыслях старика. Его мозг напрягся до предела, кровь забухали в висках. Теперь в его сознании всплывали одна за другой фразы, услышанные в комнате мэрии, фразы, которых не мог понять тогда, когда лежал полумертвый под стеной. "Злой дух Курукира должен наказать их... Я не слышал такого приказа... Я тебе приказываю... Если белые иностранцы выйдут из поселка, воины Ганкаура должны напасть на них..."

Антонио ускорил шаг. Зловещие слова Себастьяна Оливьеро словно подгоняли его. Кто те белые иностранцы? Почему комиссар так хочет их смерти? Подлый Ганкаур должен убить их... и еще он сказал... Нет, нет, говорил высокий сеньор из столицы, который умел так больно бить в живот. "Мы немедленно начнем действовать. Мы отправляемся в ранчо Гуаянито... За полчаса гнездо Коэльо будет уничтожено..." Через полчаса...

Антонио испугался, ему захотелось крикнуть во всю силу своей груди, позвать на помощь соседей. Пусть они бегут в сельву и спасают его сына Мигеля. Пусть они поймут его горе. Ведь Черный Себастьян уничтожит Мигеля.

Напрягая последние силы, старик побежал. Он натыкался на заборы, падал, рвал свою ветхую рубашку о колючие кусты. Он стонал и плакал от отчаяния.

— Мигель? Где ты, Мигель?

И вдруг случилось невероятное. Антонио показалось, что ночь отступила, деревья вспыхнули сказочным пламенем и с высокого небо, словно посланный к нему волей святой мадонны, донесся голос родного сына. И еще он почувствовал на своих плечах нежные руки.

Антонио ничего не видел — свет ослепил его, лишил сознания. Луч фонаря освещал бледное бескровное лицо старика, его немощное худощавое тело.

Когда Антонио пришел, он увидел перед собой нескольких партизан и дорогого Мигеля, который держал его за плечи и шептал:

— Крепись, отец. Теперь никто не причинит тебе зла. Успокойся!