Великий Гэтсби

Они попросту забыли обо мне, правда, Дейзи на секунду подняла голову и протянула мне руку, зато Гэтсби, похоже, вообще не помнил, кто я такой и почему здесь нахожусь. Я еще раз посмотрел на них, они взглянули на меня невидящими и непонимающими глазами, потому что весь огромный мир принадлежал только им двоим. Я вышел из комнаты, спустился по мраморной лестнице и ушел в дождь, оставив их наедине.

Глава VI

Как-то раз, ласковым летним утром, молодой амбициозный репортер из Нью — Йорка постучался в двери Гэтсби и бесхитростно поинтересовался, не имеет ли тот сказать что-нибудь.

— Имею ли я сказать что-нибудь… Простите, а о чем? — дипломатично справился Гэтсби.

— Неважно о чем — пару слов для прессы.

Через пять минут выяснилось, что молодой человек услышал фамилию Гэтсби в офисе редакции в связи с обстоятельствами, о которых он то ли не хотел говорить, то лив них совершенно не разобрался. Но с похвальной для репортера пронырливостью «взял след» и отправился на разведку, причем в свой законный выходной день.

Это был своего рода выстрел навскидку, но самородное репортерское чутье не подвело. Слухи о Гэтсби, распространявшиеся усилиями сотен людей, пользовавшихся его гостеприимством и на этом основании считавших себя вправе судить о нем и его прошлом, перешли в иное качество, и был недалек тот день, когда Гэтсби и все с ним связанное должно было стать главной темой скандальных газетных публикаций. Молва связывала его с фантастическими проектами века, вроде «подземного нефтепровода в Канаду», рассказывали, что живет он вовсе не в доме, а на огромной яхте размером с трансатлантический лайнер, и именно на ней он тайно курсирует вдоль побережья Лонг — Айленда. Видимо, вся эта таинственность и чудовищное нагромождение слухов тешили самолюбие Джеймса Гетца из Северной Дакоты, — только трудно сказать почему.

Его звали Джеймс Гетц, во всяком случае, таково было его настоящее имя. Он изменил его в возрасте семнадцати лет — в знаменательный день, ставший началом его бурной карьеры, когда яхта Дэна Коди встала на якорь у одной из самых опасных отмелей Верхнего озера. Его звали Джеймс Гетц, когда он в тот день шатался без дела по берегу, одетый в рваное джерси грязно — зеленого цвета и парусиновые штаны, но уже Джей Гэтсби отвязывал, а попросту, «заимствовал» чужую лодку со стоянки у причала. Именно Джей Гэтсби добрался до «Туоломеи» Дэна Коди и сообщил ему, что ровно через полчаса поднимется ветер, сорвет яхту с якоря и разнесет ее в щепки.

Возможно, это имя пришло ему в голову не вдруг, возможно, он выдумал его задолго до того. Его родители были недалекими людьми и неудачливыми фермерами и он никогда не воспринимал их всерьез, да и не относился к ним, как к своим настоящим отцу с матерью. В своих юношеских фантазиях Джеймс Гетц воображал, будто достоин других родителей. Собственно, Джей Гэтсби — его, так сказать, духовный образ — возник из идеализации своей собственной натуры, став своего рода материальным воплощением неудовлетворенных юношеских амбиций. Он был агнцем Божьим, если слова эти сохранили хоть какой-нибудь смысл, а если сохранили, то он был именно «агнцем», исполнявшим Замысел Творца, если понимать под промыслом Божьим служение тщетной мирской суете и плотским утехам. Так был вылеплен Джей Гэтсби, вылеплен именно таким, каким только и мог он выйти из рук семнадцатилетнего юнца — в полном соответствии со вкусами и пристрастиями, свойственными этому возрасту.

Больше года он скитался по южному побережью Верхнего озера, конопатил лодки, ловил лосося, добывал съедобных моллюсков и вообще не брезговал никакой работой за стол и ночлег, Его смуглое мальчишеское тело обрастало мускулами в изнурительном рыбацком труде, а мятежный дух закалялся в безудержных и шумных попойках в портовых салунах. Он рано познал женщин, и, испорченный их вниманием, стал относиться к ним с презрением. Он презирал юных девственниц за их неискушенность и ненавидел зрелых женщин за их многоопытность, за их настойчивые попытки стать частью его мирка, построенного на патологически животном эгоцентризме.

Но в душе его не было покоя, там царили хаос и смятение. Самые затейливые и невероятные видения посещали его по ночам. Причудливые миры и ослепительные протуберанцы, тысячи солнц мелькали перед ним то ли в полусне, то ли в полубреду под вечное тиканье часов на умывальнике в душной комнате, на смятой постели или прямо на полу — на ворохе сваленной на пол одежды, пропитанной влажными испарениями мертвенно — голубого лунного света. Болезненное воображение плело один замысловатый узор за другим, оплетая сознание невидимыми путами, пока спасительный сон не принимал его в свои объятия посреди какой-нибудь особенно яркой и дерзкой сцены. Какое-то время ночное блуждание по звездам было для него потаенной дверцей в недоступный для него мир отдохновения и грез, словно Некто Великий и Ужасный внушал ему веру в иллюзорность бытия и убеждал в том, что мир незыблемо покоится на трех китах или, в крайнем случае, на крылышках эльфов.