Великий Гэтсби. Главные романы эпохи джаза

По мере того как американские войска поступали во французские и британские траншеи, он стал находить имена многих выпускников Гарварда в списках военных потерь, публикуемых в «Вестнике армии и военно-морского флота». Но несмотря на всю пролитую кровь и пот, положение казалось неизменным, и он не видел перспектив окончания войны в ближайшем будущем. В старинных хрониках правый фланг одной армии всегда громил левый фланг другой армии, в то время как собственный левый фланг рассыпался под натиском правого фланга противника. После этого наемники бежали с поля боя. В те времена все было очень простым, как будто заранее предрешенным…

Глория писала, что она много читает. Она говорила о том, какую неразбериху они сотворили из своих отношений. У нее осталось так мало занятий, что она все время представляла, насколько иным могло бы оказаться их положение. Все ее окружение казалось ненадежным, а ведь несколько лет назад она вроде бы удерживала все связующие нити в своем кулачке…

В июне ее письма стали сбивчивыми и приходили реже, чем раньше. Она неожиданно перестала писать о своей поездке на Юг.

Поражение

Март за городом выдался на редкость хорошим, с цветущим жасмином, нарциссами и россыпями фиалок в теплой траве. Впоследствии Энтони часто вспоминал один день этого свежего и волшебного великолепия, когда он стоял в одиночном окопе и намечал мишени, читая «Аталанту в Калидоне» ничего не понимающему поляку. Его голос смешивался со свистом, жужжанием и шлепками пуль над головой.

Весна на след зимы спускает свору…
Банг!
Равнины полнит дождь и звон листвы…
Фррр!
Все впадины земли доступны взору
Сезонов матери, царице синевы…[238]

– Эй! Готовьсь! Третья мишень!

В городе улицы снова погрузились в сонное оцепенение, и Энтони с Дот проходили по собственным следам предыдущей осени, пока он не начал испытывать дремотную привязанность к этому Югу, больше похожему на Алжир, чем на Италию, – с поблекшими чаяниями, устремленными назад через бесчисленные поколения к некой теплой первобытной нирване, без забот и без надежды. Здесь в каждом голосе присутствовали интонации сердечности и бессловесного понимания. «Со всеми нами жизнь разыгрывает одну и ту же чудесную и мучительную шутку», – как будто говорили они в приятной жалобной гармонии, которая в восходящей модуляции обрывалась на незавершенной минорной ноте.

Ему нравилась парикмахерская, где он получал неизменное «Привет, капрал!» от бледного, изможденного молодого человека, который брил его и до бесконечности прижимал прохладную вибрирующую машинку к голове, жаждавшей этого прикосновения. Ему нравился «Сад Джонстона», где они танцевали и где трагичный негр извлекал томительные, ноющие мелодии из своего саксофона до тех пор, пока аляповатый зал не превращался в зачарованные джунгли варварских ритмов и дымного смеха, где можно было забыть об однообразном течении времени за тихими вздохами и нежными шепотами Дороти, что было венцом всех устремлений, средоточием довольства.

В ее характере появился оттенок грусти, сознательного уклонения от всего, кроме приятных мгновений жизни. Ее фиалковые глаза часами оставались неодушевленными, когда она бездумно и беспечно купалась в его внимании, словно кошка на солнце. Он гадал, что о них думает ее усталая и робкая мать и бывают ли у нее моменты абсолютного понимания, когда она догадывается о сути их отношений.

В воскресные дни они гуляли по окрестностям, время от времени отдыхая на сухом мху на опушке леса. Здесь собирались птицы в кустах белого кизила и на фиалковых полянах; здесь вековые деревья отливали прохладным кристаллическим светом, безразличные к пьянящей жаре, поджидавшей снаружи; здесь он мог произносить прерывистые сонные монологи в разговоре, не имевшем значения и не требовавшем ответов.

Наступил палящий июль. Капитан Даннинг получил распоряжение отрядить одного из солдат для обучения кузнечному делу. Полк пополнял и приобретал боевую силу, и ему потребовалось большинство ветеранов в качестве инструкторов строевой подготовки, поэтому он выбрал маленького итальянца Баптисте, от которого ему было легче всего избавиться. Маленький Баптисте никогда не имел ничего общего с лошадьми. Его страх только ухудшил положение. Однажды он вернулся в штабную комнату и заявил капитану Даннингу, что хочет умереть, если его не освободят от этой работы. Он пожаловался, что лошади лягают его и у него ничего не получается. В конце концов он упал на колени и на смеси ломаного английского и ветхозаветного итальянского стал умолять Даннинга освободить его от должности. Он не спал уже три дня; чудовищные жеребцы скакали и вставали на дыбы в его снах.