Великий государь

Стол в трапезной был накрыт, и митрополит Ефрем уже усадил царя на почётное место. Рядом же попросил сесть Филарета. Сам сел напротив них и Бутурлину показал место близ себя. Катерина же незаметно покинула трапезную, видно, такая необходимость возникла. Ефрем даже вослед ей посмотрел: ушла ли? И кубок взял.

— Дорогие гости, царь-батюшка и владыко Филарет, — начал Ефрем, — был у нас, архиереев, совет о сиротстве Русской Православной Церкви и доколь мне местоблюстителем патриаршего престола быть. И сошлись мы на том совете единодушно в одном: бить челом тебе, государь-батюшка, и тебе, владыко Филарет чтобы изошло от вас согласие.

— В чём же суть его? — спросил Филарет.

— А в том, чтобы ты, владыко, был венчан на патриаршество. Слово сие от всех архиереев церкви. Мы не видим достойнее тебя, владыко. За сие и пригубим по православному обычаю. — И Ефрем потянулся с кубком к царю и Филарету.

Но ни царь, ни его отец не поспешили отозваться на неожиданную речь местоблюстителя. Михаил слышал о побуждениях архиереев, но отнёсся к ним осторожно. И теперь смотрел на отца, пытаясь разгадать его отношение к новости.

А Филарет почувствовал, как в груди у него всё сжалось, и показалось ему, что даже сердце остановилось. И вспыхнуло видение: вековой дуб в лесу под Звенигородом, и он с Катериной под этим дубом, и её слова, как огненные письмена: «Быть тебе, князь Фёдор, патриархом всея Руси. А когда, за окоёмом не вижу!»

Вот он, окоём, придвинулся. Минуло с той далёкой поры более тридцати лет, и жизнь уже прожита, а пророчество сбылось. «Да прожита ли?!» — удивился Филарет и, ощутив в груди только жар горения, но не холод забвения, ответил Ефрему:

— Коль царь-батюшка не против взять в духовные отцы своего родимого, я дам согласие архиереям и всем православным христианам послужить им и Господу Богу.

И тогда сказал своё слово царь Михаил:

— Мне ли не согласиться! Батюшка мой многие мучения принял за веру, за Русь! Ему и быть патриархом на отраду мне и державе!

— Хвала Всевышнему, что побудил вас услышать молитву россиян. Да закрепим сию торжественную минуту Божиим питием! — И Ефрем побудил Михаила и Филарета взять кубки. И прозвенело серебро, и все охотно выпили медовухи, потому как знали, что пьют во благо.

И потекла беседа об устройстве церкви и державы, о неотложных делах. И все послушали воеводу Бутурлина о том, чем живёт Польша, о новых потугах королевича Владислава возродить мощь своего государства.

— Речь Посполитая нынче ослабела, король Сигизмунд Ваза умирает. Владислав, рьяный поборник войны, не добившись наследия Рюрика и Мономаха, в растерянности, потому как польская знать не желает воевать с Россией. Владислав угнетает своих вельмож. Они, по его мнению, одряхлели и не способны к победам... А на западных рубежах Польши появились сильные молодые государи — все враги Владислава. И потому нам нужно подумать, как ноне вернуть Смоленск и все исконные русские земли по Днепру...

Филарет соглашался с бывалым и умным воеводой. Он тоже считал, что Россия слишком дорого заплатила за перемирие. К тому же Филарету было что сказать о Польше. За долгие годы заточения в Мальборгском замке он по крупицам составил мнение об этом государстве. И сводилось сие мнение к тому, что в Польше одряхлела не только высшая знать, но и все шляхтичи, все чиновники государственной службы, и казалось Филарету порою, вся нация задыхается от старческой немощи. И ежели не произойдёт её омоложения, во что верилось с трудом, то Польша будет лёгкой добычей западных соседей, да прежде всего Австрии и Германии. И Филарет поделился своими размышлениями. Беседа была долгой, и он как-то не придал значения тому, что сын вышел из-за стола и скрылся из трапезной.

Михаил ушёл от беседующих не умышленно, но движимый непонятной ему силой. Покинув трапезную, он направился в ту половину дворца, где были покои домоправительницы. Он шёл к опочивальне Ксюши решительно, хотя душа его трепетала. Но он одолел робость, движимый одним желанием — увидеть несравненную Ксюшу. Он жаждал услышать её голос, прикоснуться к ней рукой, чтобы хоть немного усмирить ту боль, коя одолевала его вот уже шесть лет. За прошедшие годы он видел её всего несколько раз да и то мельком, но ни единожды лицом к лицу. Однако её образ жил в Михаиле ярко и неугасимо. Даже невеста Мария не могла вытеснить его, хотя сама она пришлась Михаилу по вкусу.

Влюблённый в Ксюшу царь знал, что девушку от него скрывают. Однажды он остановил Катерину и спросил её: за что такая немилость, почему он лишён даже возможности видеть её.

— Ведь я Ксюше никакого урону не принесу, ни чести её, ни совести, — убеждал царь Михаил Катерину.

Она же, опустив устало руки, но пристально смотря царю в глаза, сказала:

— Нет на то воли Всевышнего, чтобы видеться вам, царь-батюшка, — с тем и ушла.

В размышлениях о Ксюше царь летел сенями и вздрогнул, когда на его пути возникла Катерина. Что там греха таить, она стерегла дочь.

— Царь-батюшка, ты заблудился, — сказала Катерина ласково.