Великий государь

Москвитяне отозвались на колокольный призыв не мешкая, потому как ждали его с того дня, как в Кремле собрались выборные всей земли. И по всем улицам, по Тверской, по Пречистенке, по Мясницкой, Ордынке, Якиманке потекли к Красной площади нескончаемые потоки. Такого многолюдия главная площадь державы не знала, ни один царь в прежние времена не удостаивался такой чести при избрании. И не надо было представителям Земского собора подниматься на Лобное место и спрашивать, желают ли россияне, чтобы их отцом-батюшкой стал князь Михаил Романов, стоило лишь послушать одобрительный гул народа, посмотреть на посветлевшие лица москвитян и можно было венчать Михаила на царство. Но слово всё-таки вознеслось. Как испокон повелось, с ним обратился к народу духовный отец будущего царя, митрополит Ефрем.

— Дети мои, россияне, выборные от всей земли постановили на Земском соборе быть царём России природному наследнику престола, избраннику Божьему, князю Михаилу Романову. Почтите ли его своей добротой, любезен ли он вам? Слушаю вас!

— Любезен! Хотим сего россиянина на престол!

— Слава царю Михаилу! — покатилось по Красной площади.

И владыко Ефрем увидел, что у многотысячной толпы россиян один лик: на нём радость и вера в будущее благоденствие России.

Красная площадь ликовала, как никогда. Народ не пугало то, что держава пребывала в великом разорении, что сотни тысяч десятин пахотной земли пустовали, потому как хлебопашцы были сметены с сельской нивы ураганом смуты, что многие города лежали в пепелищах и развалинах. Всё россиянами было одолимо, ежели во главе державы встанет любезный царь. И Прощёное воскресенье превратилось в большой всенародный праздник.

В тот же день князь Фёдор Шереметев позвал знакомого дьяка и опытного гонца Аладьева и велел ему ехать-пробираться в Литовскую землю, найти под Мариенбургом Мальборгский замок и уведомить митрополита Филарета о том, что его сын избран царём России.

— Ты уж постарайся, братец, донеси сию благую весть до узника, — попросил князь. — А грамоту я тебе приготовил.

Дьяк Аладьев хаживал за рубежи державы многажды, всегда удачно. И тут заверил князя:

— Исполню, князь-батюшка, как велено.

Аладьев покинул Москву ранним утром на другой день. И тем же ранним утром князь Фёдор Шереметев проснулся с чувством гнетущего беспокойства. Казалось бы, никаких видимых причин для того не было: избирательный собор завершился удачно, народ проявил себя разумно, ан нет, беспокойство нарастало. И князь отправился к митрополиту Ефрему с которым князь, вольно или невольно, оказался во главе избирательной страды. Князь думал о том, что утверждение избирательной грамоты, слово россиян на Красной площади ещё не давали полной уверенности в том, что царём будет именно Михаил Романов. Никто в Москве не знал, есть ли у него желание стать царём И никто не мог сказать, как поведёт себя матушка царя инокиня Марфа. Она-то отлично знала цену царскому венцу. И ежели она не даст согласия венчать на царство своего сына, то вся великая суета пойдёт прахом. А то, что она могла закусить удила, Фёдор Шереметев нисколько не сомневался. Придя в палаты митрополита, Фёдор застал Ефрема за утренней трапезой. Князя пригласили к столу, налили чару медовухи. Однако князь не взялся за чару, пока не поделился своим беспокойством:

— Отче владыко, избрав Михаила, мы выполнили только одну половину дела. Справимся ли с другой?

— Ведаю, сын мой, о чём речь, — ответил Ефрем. — Матушка Марфа вельми тверда в убеждениях.

— Вот я и мыслю, что нужно отправить в Кострому послами достойных людей, и нам с тобой нужно поехать, дабы мы получили согласие матушки Михаила. А без её благословения нам пребывать в сиротстве.

— Истинно глаголешь, сын мой. Потому не будем коснети и ноне же объявим послов.

Но думные бояре привыкли всякое благое дело обставлять проволочками. И больше недели судили-рядили, кому быть послами. И даже Фёдора Шереметева и митрополита Ефрема пытались оттеснить от посольства, что наполовину им удалось.

В сердцах князь сказал боярам:

— Эх, радетели за Русь, ни креста у вас, ни совести! Да нет на вас Гермогена святейшего. Он бы скоро вразумил Божьим словом!

Бояре лукаво ухмылялись в сивые бороды, но дорогу посольству всё-таки открыли. Оно оказалось внушительным, более пятидесяти послов отправились в путь. Во главе посольства был поставлен архиепископ Рязанский Феодорит. До Костромы послы добирались почти две недели и прибыли туда лишь 13 марта, в день святого Никифора. В Костроме послы первым делом посетили воеводу Михаила Бутурлина. В честь московских гостей воевода дал обед. За трапезой князь Шереметев расспросил воеводу, как живут-поживают Михаил и его матушка.

— Живут в благости, — скупо ответил Бутурлин. Он был выборным на Земском соборе от Костромы и знал, с чем прибыли послы, но не порадовал их. — Одно добавлю: затворничество им по душе, и поди не согласятся его прервать.

— Но знает ли Михаил, что его избрали царём? Ведь мы посылали гонца, — продолжал расспрашивать Шереметев.

— Запретила инокиня Марфа допускать к ней гонцов.