Здесь уже не было лермонтовского «люблю — за что не знаю сам…». Любой Гражданин Советской Вселенной, творец Советской цивилизации, не просто чувствовал, но
Прекрасные строки прекрасной песни Блантера и Исаковского выражают послевоенное осмысление чувства Советской Родины. Но еще до войны было сделано одно из наиболее основательных и умных наблюдений за этим, тогда все еще формирующимся, чувством… Я имею в виду путевые очерки «Одноэтажная Америка» Ильи Ильфа и Евгения Петрова. Очерки были опубликованы в №№ 10–11 журнала «Знамя» за 1936 год, а в 1937 году вышли отдельными изданиями в «Роман-газете», в Гослитиздате, в издательстве «Советский писатель», а также в Иванове, Хабаровске и Смоленске.
Что интересно!
Шел
В том самом 1937 году!
А ведь новая книга авторов «12 стульев» и «Золотого теленка» фактически впервые открывала для советских людей подлинную Америку. Описание пороков империализма занимало в ней — по сравнению с описанием достижений Америки — очень скромное место. Это была не агитационная карикатура, не беглая, пусть и точная, зарисовка, а широкая картина, данная двуединым пером блестящих мастеров слова. И эта картина не отторгала советского читателя от Америки, а рождала неподдельный и уважительный интерес к ней.
Собственно, очерки Ильфа и Петрова вместе с «американскими» заметками Горького, Маяковского, Есенина и книгой Николая Смелякова «Деловая Америка» — по сей день лучшее, что написано на русском языке о США, как об уникальном явлении мировой цивилизации.
Напомню, коль к слову пришлось, что Есенин описал свои впечатления от США в очерке 1923 года «Железный Миргород», где есть и такие строки:
Мне страшно показался смешным и нелепым тот мир, в котором я жил раньше.
Вспомнил про «дым отечества», про нашу деревню, где чуть ли не у каждого мужика спит телок на соломе или свинья с поросятами, вспомнил после германских и бельгийских шоссе наши непролазные дороги и стал ругать всех цепляющихся за «Русь» как за грязь и вшивость. С этого момента я разлюбил нищую Россию…
Каково? Это ведь не Сталин и не Маяковский, это — златокудрый Есенин! Но далее идут еще более убийственные для многих строки:
Милостивые государи! С того дня я еще больше влюбился в коммунистическое строительство. Пусть я не близок коммунистам как романтик в моих поэмах, — я близок им умом и надеюсь, что буду, быть может, близок и в своем творчестве…
Прошу заметить: Есенин, говоря о невольной пока любви к новой России, говорит, что он близок к ней умом…
Это ведь тоже был росток нового, уже советского, патриотизма Есенина!
Есенин нищую Россию разлюбил, а Ильф и Петров нищую Россию никогда и не любили и в конце «Одноэтажной Америки» честно предупредили читателя:
Советский Союз и Соединенные Штаты — эта тема необъятна. Наши записи — всего лишь результат дорожных наблюдений. Нам просто хотелось усилить в советском обществе интерес к Америке, к изучению этой великой страны…
…Американцы очень сердятся на европейцев, которые приезжают в Америку, пользуются ее гостеприимством, а потом ее ругают… Но нам непонятна такая постановка вопроса — ругать или хвалить. Америка — не премьера новой пьесы. А мы — не театральные критики…
В авторской интонации Ильфа и Петрова никогда — ни в одном их произведении — не было ни малейшей натужности или ложного пафоса. О самых серьезных вещах они говорили просто и с улыбкой. Чувствуется эта улыбка и в выше приведенных строчках. Но далее интонация становится сдержанней, потому что далее следует краткий, однако очень важный вывод: