Великий князь

Тут всё было по-другому. В полной тишине двинулись в степь погребальные сани, сопутствуемые конной дружиной обочь них, с вершниками в полной ратной справе, с поднятыми в небо пиками, с любимым конём погибшего князя, следовавшим за гробом в полной боевой сбруе, с оружием деда: мечи, копья, косые диковинные ножи – стружи, несли на руках перед собою самые ближайшие мечники, оставшиеся в живых, не бывшие с князем на том пиру. Не с того ли пира плыли позадь на руках чашечников заморские и русские резные, литые, чеканные кубки и чары, серебряные блюда с яством и сосуды, полные излозных⁴⁴, хлебных и медовых вин, несли одежды Аепы, снасти для лова, лёгкие охотничьи луки для боя птиц, тяжёлые – на степного лютого зверя, тулы⁴⁵, полные стрел, плыли в седлах сокольники с соколами на согнутых перед грудью руках, хрипели в задушьи тугих поводков ловчие псы, двигались покладные битюги с походной справой, пищей для воинов, с кормом для коней, с шатрами и всей обиходью – не только ратной, но и необходимой в мирной жизни.

А между всем этим и тесной молчаливой толпою одиноко маячила фигура высокого, но и согбенного старца во всём белом, с белой непокрытой головой, седые пряди волос, перехваченные узкими лентами, белая могучая борода о пояс, белые худые плети рук, то воздымаемые горе, то падающие до земли, касающиеся её худыми длинными пальцами.

Никто не объяснил Игорю, но он сам понял: хоронят деда, только что отпетого в православной божнице, по древнему обычаю. Потому и в степь понесли, потому и нет за гробом православного чина. Но провожают его все, одной тесной толпою – и язычники, и христиане, и дивии половцы, и кочевые орды, с кем удавалось деду и отцу, и пращурам их жить в мире, родниться, торговать, обмениваться товаром, принимать к себе и отдавать не только невест, но и сынов своих в дружбу.

Одного из таких уберёг Олег Святославич от неминуемой смерти – сына вольного князя Итларя, облыжно погубленного Мономахом и Святополком. Принял в родные сыны к себе, крестил и назвал Глебом. После Всеволода – второй сын, Игорь третий, Святослав четвёртый…

Глеб шёл за гробом чуть позадь княгини Верхуславы, готовый в любую минуту жизнью своей защитить её.

На добрую версту растянулась процессия, громадным полозом утекая в степь. А уже по окоёму замелькали ещё и ещё всадники, вытекая из степного чрева. Новые толпы слились воедино – вся степь, все орды её, все племена, народности, рода и семьи, все половцы послали от себя людей проводить в последний путь князя Дивьего, христианина Аепу.

3.

Незадолго до своей смерти привёз Олег Святославич из крайних северских уделов, из русского селища Талежа, мальчика – Венца, сына свободных пашенных кресников. Пошёл парнишонок за князем самохоткой⁴⁶, с благословением родительским. И было ему тогда неполных десять годков от роду. Ростом высокий, ладно сложенный, ловкий, умевший и в эти свои лета многое – и по хозяйству управляться со скотиной и конями, и в лесу – с дровишками и ловами, но более всего давалось Венцу складное слово и песня. На любом празднике, в любом игрище, в кругах да хороводах – первейший в Талеже песенник.

Селяне шутили, что с песнею Венец и родился, никто его плача не слыхал, и гулил ребёнок так складно и песенно, что дивились тому не токмо родители его, а всё лесное пашенное селище, пока не привыкли к этому дару божьему.

К тому же к пяти летам выучился Венец не просто грамоте, но и письму. А в восемь уже и отписывал берестяные грамотки под диктовку старших либо родове дальней, либо князьям и боярам. Талеж чтил власть, искони значась во владениях Святослава Ярославича, отца нынешнего их заступника, князя Олега.

Владетели особо отмечали Талеж, не зорили, не гнели лишней данью, а тем более боречью⁴⁷, защищали от набегов пришлого чина, брали к себе в службу, в ратники и в челядь, без закупа, в свободную волю. Потому и были талежские люди на особом счету при княжеском дворе, вольные поступать, как правда и совесть укажет.

Венец с раннего малышества помнил князя Олега, отмечая его своею скрытой, но всеобъемлющей, неосознанной любовью. Тосковал о нём, коль долго не появлялся Олег в Талеже, по-детски неудержимо радовался его приездам. И это замечал князь, обещаясь, как подрастёт, взять его не просто в службу, но в бояре.

– Великим боярином будешь! – шутил, нянькая его, совсем ещё малыша, на коленях, легонько потряхивая: – По ровненькой тороке, тороке, тороке, – припевал и вдруг подкидывал разом – по кочкам, по кочкам, по кочкам, ух! – ронял меж колен. – В яругу скатились!

Венец звонко смеялся, цепляясь ручонками за распахнутый ворот княжьей рубахи.

И вот однажды, когда мальчик и надежду потерял, что позовёт его с собою Олег Святославич, тот спросил серьёзно, положив на плечо, как взрослому, тяжёлую ладонь:

– Ну что, Венец, поедешь ли со мною ко двору княжескому, в дружки к моему Всеволоду?

– Поеду, – ответил, и минуты не подумав: – Когда седлать прикажешь?

– Горяч, – улыбнулся довольно. И спросил бывших тут родителей: – Благословите ли?