Великий князь

– Так есть, – сказал отец, хотя душа его затосковала дюже, услышала долгую росстань с последним своим скворышком, оскребышком великой супружеской любви.

И мать обронила:

– Так будет, – упрятав глаза под кончиком платка.

Талеж легко отдал своего грамотея и песенника, веря, что выйдет Венец, как то и пророчил князь, в первейшие бояре.

С песнею ушёл Венец от родной отчины, ладным складом её и чистым звонким голосом радуя княжескую дружину.

– Вот те соловей-соловушка! – улыбались воины, а Пётр Ильинич, радый песне, басовито подал втору, вызывая войти в лад и самого князя.

Любили русские люди песню, жили ею и в долгих походах, и в застольях, и на трудовых пашнях, в миру и в молении. Оттого и склад речи русской был напевен. Потому и на стогнах ⁴⁸ городских, на площадях при скопищах народа не было гоготы да гвалта. Жило на них многоголосье, волнующееся, словно потревоженный бортень, либо плещущееся, как волны могучей реки.

В любом заделье, в любом ходу – будь пешем, на коне, в повозке ли, в дровнях ли – в любую пору пел русский человек, давая душе своей великую волю и неостановимый полёт.

Далеко лилась та прощальная песнь. И Талеж долго ещё различал голоса своего мальчика и своего князя, и воинов – своих защитников.

Ах как пел тогда Олег Святославич, очарованный родниковой чистоты голосом Венца и ладом той звонкой русской песни!

И затаившись, слушал Талеж затихающую за ближним бором песню, не ведая того, что прощается с ними и со всем миром многострадальный их князь, только-только пригубивший чашу счастливой, спокойной жизни.

Как печальны, как грустны были с первых малышеских лет песни Олега Святославича! Сколько вылито в них тоски, слёз и горя. И вот нынче вырвалась вдруг и понеслась высоко в небо радостная да удалая песня.

Ах как пел тогда Олег Святославич!

В Новгороде Северском перво-наперво по всему православному чину крестили Венца. При том таинстве стали его крёстными отцом и матерью сам князь и княгиня.

Хотя и давно крестился Талеж, считаясь православным селищем, но окрест на сотни вёрст не было священника, и чин христианский блюли в селище не строго.

Наречён был Венец в крещении именем Данила. Скоро и без каких-либо помех прижился в княжеской семье, был принят в неё на равных. Ничем, ни платьем, ни образом жизни не отличался среди Олеговых чад, кроме как искренним желанием опекать их всей своей верой и правдой, как это бывает со старшими детьми в многочадных русских семьях.

С Всеволодом, который был на два года моложе, тесной и доверительной дружбы не получилось. Тот, как то и положено, мнил уже себя старшим в стае и от опеки названого брата отказался. Остальные братья приняли Венца, с радостью позволяя ему дружить и печься о них, как тому было потребно.

Но особо привязался душою Венец к Игорю. Не прошло и недели, как стали они об одно. А когда умер Олег Святославич, это их единение не просто стало нерасторжимым, оно для каждого из них явило суть их бытия. За два минувших года и на час не разлучались, деля всё, на что обрекала их судьба в горьком для всей семьи зачужье. За любую Игореву обиду вставал Венец, жестоко мстя обидчикам. И если по малолетству в ссорах и драках княжей молоди Игорю доставалось вполсилы, то на Венца обрушивались всей могутой, не гнушаясь ещё и наябедничать на него взрослым. И князь Давыд, при дворе которого и жили Ольговичи, не упускал возможности строго, сурово, но и больно наказать Венца.

В скорой суматохе сборов в степь, на погребение отца Верхуслава как-то и запамятовала о своём крестнике и с собою не взяла. Игорь и думать не мог, что такое случится. Считал, что Венец где-то среди взрослых, не пристало ему, паробцу⁴⁹ о двенадцати лет, катиться в возке. А когда обнаружил, что нет его в походе, заботиться и горевать было поздно. Далеко ушёл их чин от Чернигова. А потом дорога так захватила мальчика, что, кроме как о виденном, ни о чём и думать не приходилось, а там и степь великим восторгом немереного простора пролилась в душу, а следом – похороны деда, скорбь и печаль заполнили мир его. И только когда высоко в небо взметнулся багряный сполох погребального костра, когда языки огня всласть зализали дедову домовину, и когда душа его, приняв образ не то сквозного облака, не то прозрачной, но всё-таки угадываемой глазом птицы, зацепилась за острие копья, для того и поднятого рядом, чтобы передохнуть перед долгим странствием, Игорю в один миг вспомнился Венец, и разлука с ним совсем не детской болью отозвалась в сердце. Без него ощутил он себя бесконечно одиноким, совсем маленьким, вовсе незащищённым от великих бед мира сего и даже от этого, внезапно ставшего грозным, простора Великой степи.

И хотя рядом стояли молодые дядья его – юноши Оселук с Осташем, а позадь них чутко напряжённый Глеб, и об руку прикрывал его всё ещё богатырь, всё ещё великий воин Пётр Ильинич, Игорь почувствовал себя вовсе незащищённым только потому, что не было тут Венца.