Читаем Великий князь всея Святой земли полностью

– Что ты – думаю, думаю. Знаем мы, кто они. И почему все это, – Микулица сурово грыз конец арапника, – Знаем, а сделать ничего не можем. Макошь выше нас. Чего смотрите? Да не тем Богам молюсь, но чтить их мне никто не запрещал. И если я скажу – все в руках Божьих, от этого что, измениться что-нибудь? Мертвые восстанут? Нет! Так и не смотрите на меня так!

– Ты что брат, успокойся. Знаю я, как ты Мстислава любил, как сына родного, – Успокоил его князь.

– Больше князь, он мне еще и сыном духовным был. Я его Мастером хотел сделать. Плащ ему красный готовил.

– Ну, так не томите же… Ключами от тайны не гремите…

– Ты Андрей, как делами Имперскими занялся, так от дел Посвященных отлетел. Сейчас я вижу, не гоже то. Но после драки, кулаками не машут. Поэтому и не знаешь, ты, как колдуна черного мы ловили. И что он нам на капище Аринином выболтал.

– Так что там? Что?

– Сила на силу пошла. Поднялись против нас те, кому затея наша все под одну руку подвести, как нож острый к горлу. Ты и родня твоя – первая цель. Но ты силен, Мастер Великий. Тебя так, на гоп – стоп не возьмешь. А родня твоя послабее будет. Братья те, кто в Новом Израиле не был, вообще слабаки. А сыны молоды еще, силы не набрали. Их легче со свету сжить, – Малка говорила, а сама видела, что нить Макоши самого князя почти уже закончена.

– Так вот, брат Андрей, – Микулица перестал грызть арапник и выпалил одним махом, – Война началась не на жизнь, а на смерть. Что можем делаем. Готовься князь, в этой войне много еще смертей будет. Вот так… Утешил.

– Ну хоть так… И на том спасибо… Спасибо что пришли. А ты, что скажешь Малка?

– Я помолчу лучше, в себе проношу.

– Смотри в твоей рыжине волос седой, – Удивился Андрей, – А ты ж не стареешь.

– Вырву его, и все опять будет, как было. Стареть то не старею, а жизнь-то живу. Пойдем мы князь, оставим тебя одного. Погорюй. Захочешь, кликни.

– Одно скажи Малка. Никогда не просил, глянь туда… Что с сыновьями будет, род-то не прервется?

– Да ты ж князь сам этому делу учился и не хуже меня умеешь, – Удивилась она.

– Боюсь я этого, боюсь, – Честно сказал он, – Вот после Храма Артемиды и боюсь, вдруг не туда загляну.

– Ладно, князь. Обо всем говорить не буду, не гоже это. А для спокойства твоего скажу. Сына своего Георгия женишь ты на царице Иверийской – Тамаре. Иверия с того дня еще Георгией называться будет. Что уж у них там сложиться, не сложиться, то мы подглядывать не будем. Дело молодое и не нам по чужим спальням лазать. Но уедет твой сынок из страны той горной от храброго народа сванов и иверов. Уедет к брату своему троюродному в Штирию.

– Извини, что перебил. Это кто ж у нас в Штирии из родни?

– Это Фридриха рыжего – Барбароссы, как его сейчас называть начали, сын Кондрат Швабский. Вот он твоего Юрку и приютит. Удел ему даст и пойдет от него род князей Рюстовых. Так что не прервется род твой. Что просил узнать – получил?

– С Георгием ясно. Правда, не все. Чего ему у царицы Тамары не жилось? Да это ты права, их дело. Не гоже в чужие постели нос совать. А Глеб младший?

– Промолчу я князь.

– Понял все. Спросу больше нет. Братья то мои: Михалко, Василько да Всеволод тоже сгинут без славы?

– Отвечу тебе Андрей, – Малка переглянулась с Микулицей и решительно продолжила, – Михалко с Василькой браты твои, в Новом Израиле вспоенные и вскормленные, после тебя, – Она сделала паузу и тяжело вздохнула. Князь промолчал, – После тебя пегий Босеан поднимут. Совместно с Микулицей и дружинами мятеж усмирят. Всех на свои места поставят. Лиходеев истребят. Особо отмеченных – пожгут на старом капище. Мои Угрюмы, вместе с людьми Микулицы и фемами Роллана полгода их выискивать будут по всем землям Ойкумены.

– Всех найдут? – Задумчиво спросил Андрей.

– Всех. Головных пожгут в Ярилиной долине. Тех, что помельче потопят, да повесят. Роллановы новшества, что б огонь очистительный не гадить. А шушеру всякую дружине отдадут, она их из луков постреляет. Прах их всех в озеро сбросят. Да ты его знаешь, Поганым оно прозывается. Там водяной неприкаянный живет, коего Артемида из всего своего лесного края выгнала, а Велес ему озерко-то подарил, из жалости. Однако… Михалко в тех сечах и бунтах голову сложит. Опять, скорее, по злодейству, изводному, чем в честной рубке от меча ворога.

– Василько значит, на стол княжеский сядет?

– Нет, Василько воин простой, он Всеволоду княжескую долю оставит. Тот по молодости своей, под крылом дружин Борисовых в Переславле-Залесском в монастыре храмовников за стенами каменными ждать будет. Не по трусости. А только решением совета нашего, – Она переглянулась с Микулицей.

– Значит, не бросите братьев в беде и без присмотра? – Опять спокойно спросил Андрей.

– Да уж как-нибудь, – Ответил Микулица, – Не тому учили нас, друзей бросать. Поддержим и вкруг них стеной встанем. Большой бой будет по всей земле.

– Так что Всеволод? Он ведь отрок еще?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Женский хор
Женский хор

«Какое мне дело до женщин и их несчастий? Я создана для того, чтобы рассекать, извлекать, отрезать, зашивать. Чтобы лечить настоящие болезни, а не держать кого-то за руку» — с такой установкой прибывает в «женское» Отделение 77 интерн Джинн Этвуд. Она была лучшей студенткой на курсе и планировала занять должность хирурга в престижной больнице, но… Для начала ей придется пройти полугодовую стажировку в отделении Франца Кармы.Этот доктор руководствуется принципом «Врач — тот, кого пациент берет за руку», и высокомерие нового интерна его не слишком впечатляет. Они заключают договор: Джинн должна продержаться в «женском» отделении неделю. Неделю она будет следовать за ним как тень, чтобы научиться слушать и уважать своих пациентов. А на восьмой день примет решение — продолжать стажировку или переводиться в другую больницу.

Мартин Винклер

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее