Великий Краббен

Что нам дорога!.. Обойдемся… Нас ждет океан… Только судном мы уйдем к Сахалину… Неделя, две — неважно сколько, судно придет!.. А что Серп разошелся, а что он бухтит на Агафона — это чепуха! Прогуляемся завтра на плечо кальдеры! Пусть подышит!

Серп, правда, бесился, бухтел, схватывался с Агафоном.

Готовя кашу, он вывалил в двухлитровую кастрюлю чуть ли не килограмм рису. «По ошибке, начальник!» — Пришлось звать на ошибку Агафона. Он два дня питал нас только нашей собственной кашей; сам доваривал, сам, правда, и с нами ел.

— Не за просто так! — мрачно возражал Сказкин. — Тащи сухофрукты, тебе одному с ними за год не справиться.

— Я справлюсь! — неприятно обижался Мальцев, весь день трудившийся над доставкой в поселок большого вертлюжного гака. — Это ты мне, сироте, говоришь? Постыдись! У тебя, Серп, жизнь как слеза прозрачная, а мне мои потери давно нажили горб!

— Тоже мне потери! — хмыкнул зарвавшийся Сказкин. — Дурная коровенка, дурные собаки!

— Эх, Серп, — вздохнул Агафон. — Меня жизнь по собакам бьет, а вот тебе везде пруха!

— Это ты мне — пруха? — теперь удивился уже Сказкин. — Да я с детства, можно сказать, света в жизни не вижу! Я, если хочешь знать, в президиуме ни разу не сидел! Не поверишь, — совсем сник Сказкин, — даже в райцентр мамка меня всего один раз брала. Сказала: «Сбережений немного, но все наши, Серп! Едем, Серп, купим машину швейную, я все село обошью. А тебе куплю конфет в фантиках!..» Я, знаешь, кудрявый был. Пока мамка по магазину ходила, взял с прилавка стеклянную вазу и приделал ее к голове. Совсем как корона. Так сказать, Альфонс III, — историю изучал?.. Продавщицы обрадовались — мальчик кудрявый, и в короне, развлечение! «Смотри, — говорят, — прямо не мальчик, а король!» — А ваза тяжелая, вся в рубчиках, почти на глаза налезла. Когда мамка подошла, говорю: «Я — король!» — «А сколько такая стоит?» — Когда сказали, мамка белая сделалась. — «Положь, — говорит, — на место, король! Мне такую в месяц не заработать!» — А я свое гну:

«Король я, мамка. Чисто король!» — Берусь за вазу, а она не снимается. И мамка пробовала, и продавщицы, Не снимается. Продавщицы ругаться стали. — «Вы мальчику уши порвете, — говорят. — Вы лучше эту вазу оплатите, тогда мы ее разобьем и мальчика вам вернем, сразу освободится!» — «Он не в трудлаге, — говорит мамка, — за эти деньги я вам головы побью!» — А мне кричит: «Снимай!» — «Платите сначала, — говорят продавщицы, — тогда можете вазу прямо тут бить. Испугался ведь мальчик!» — «Ну уж нет, — ведет свое мамка. — Я, конечно, заплатить могу, но удовольствия вам не доставлю. Дома сниму, с ушами и с мылом!» — Тут я обрадовался: Это ведь в автобусе ехать, почти три часа. — «Я король!» — говорю мамке. А она совсем обиделась: «Не король ты у меня, Серп. Не король ты у меня, а сволочь!»

— Завтра, — сказал я Серпу Ивановичу, — заглянем в Львиную Пасть.

— О господи! — задохнулся Серп. — Этого еще не хватало. Да где это, начальник, ты льва отыщешь?

Я ткнул в далекий душный гребень кальдеры:

— Видишь?

— А что ты там потерял, начальник? Это же в гору лезть!

— Дело! — сказал я коротко.

А горбатый Агафон вздохнул завистливо:

— Пруха! Я, Серп, считай, полжизни под этой горой провел, а ведь умру и не узнаю, что там за ней такое?

— «Пруха!» — презрительно оборвал его Сказкин, и я вдруг посочувствовал Сказкину.

В самом деле, будь у него другой характер, и в президиуме собрания он бы посидел, и, возможно, плавал бы до сих пор по всем морям мира, не сидел на пустом острове. Да так уж случилось: когда после почти годичного плавания явился Сказкин в родное Бубенчиково, Елена Ивановна Глушкова, бывшая Сказкина, рассудила так: «Ты, Серп, дальше плыви. А я, Серп, причалила. К нашему милиционеру!»

Милиционера Серп Иванович трогать не стал, но пуховики, накопленные на его, Сказкина, валютные знаки, шелковые подушки, вывезенные им, Сказкиным, из далекого Сингапура, сам, самолично, распылил мощным бельгийским пылесосом, а пылесос посек бразильским мачете.

Хорошего мало: по ходатайству милиционера визу Серпу закрыли. Вот тогда, прихватив с собой сынишку Никисора, Серп и прибыл на восток. Работы тут хватит, и океан рядом — вкатывается прямо в переулки…

Свободу узникам Гименея!

Душная ночь.

Душное утро.

Гигантские, в рост человека, душные лопухи. Душное белое небо, как ссохшийся рыбий пузырь.

На шлаковых откосах мы еще могли утирать лбы, но в кедровнике и этого преимущества лишились — тугие стебли капканами схватывали то одну ногу, то другую.

— Ничего, — подбадривал я Сказкина. — Пару часов туда, пару обратно, вот к пяти и вернемся.

— Как же! — не верил Серп. — Мы еще и к вулкану не подошли, по бережку шлепаем.

— Тушенку взял? — отвлекал я Сказкина.

— Зачем? — удивился он. — Сам говоришь, к пяти вернемся.

— А фал капроновый?

— Фал?.. — Серп осекся на полуслове, оступился, чуть не упал. Придержав его за плечо, я присвистнул.