Великий Краббен

В 1965 году некто Робер ле Серек, француз, высадился с друзьями на крошечном необитаемом островке Уицсанди (северо-восточное побережье Австралии). После трехдневной бури, которая собственно и загнала друзей на остров, Робер ле Серек обнаружил невдалеке от берега на небольшой глубине весьма удивившее его животное. Голова его была огромна — в длину метра два, не меньше; тело покрыто черной кожей, изборожденной многочисленными складками; на широкой мощной спине зияла открытая рана… Выглядел Краббен мертвым, но когда французы приблизились, внушительных размеров пасть резко раскрылась. Оставив попытки прикоснуться к чудовищу, Робер ле Серек сделал несколько весьма удачных фотографий; эти фотографии вызвали в научном мире настоящую сенсацию.

Легенды, рисунки, фотографии…

Но кто он — великий Морской Змей, великий Горвен, великий Анкетроль, великий Краббен?

Далеко не каждый свидетель, даже весьма удачливый, умеет и может рассказать о Краббене. Например, счастливчик Гарвей со шхуны «Зенит»… Эта шхуна буквально столкнулась с Морским Змеем. Друзья Гарвея видели, как моряка выбросило за борт, прямо на чудовищную спину дремлющего в воде Краббена. Длину его моряки определяли потом не менее, чем в двадцать пять метров, и некоторое время счастливчик Гарвей сидел на спине чудовища, торжествующе восклицая: «Я поймал его! Я поймал его!»

К сожалению, Краббен проснулся…

Первое описание Краббена (дал его в прошлом столетии шведский архиепископ Олаф Магнус) звучало так: «Змей этот долог, толст как четыре быка, и весь снизу доверху покрыт блистающей чешуей.» Скромное описание, после которого, как спохватившись, свидетели и знатоки начали активно наделять Краббена клыками, шипами, когтями, гребнями… Когда, как-то за чаем, я взялся пересказывать все это Агафону и Сказкину, они поддержали: «Точно, как в букваре!» — Не желая наносить вред научным представлениям, я призвал Агафона и Сказкина к порядку. «Природа, — сказал я, — в общем-то, справедлива. Изобретенное ею оружие она старается раскидывать по разным видам. Одному достаются когти, другому клыки, третьему — рога…»

Третьим за столом сидел Сказкин.

Он страшно обиделся.

Но это было позже.

А в тот день, точнее ночью, ибо пришел я в себя по-настоящему только ночью, я сидел в узкой глубокой пещере и дрожал от возбуждения и свежего ветерка, налетающего с бухты.

Умножая знания, умножаешь печали.

К сожалению, мы всегда слишком поздно осознаем правоту великих и простых истин.

Я замерз. Меня трясло от возбуждения.

Мне хотелось наверх, на гребень кальдеры, в поселок, к людям.

И еще мне хотелось…

Точнее: еще мне не хотелось…

Мне чертовски не хотелось повторить триумф счастливчика Гарвея!

В тот момент, когда Краббен, туго оплетенный пенными струями и водорослями, восстал из глубин, я уже мчался по узкой полоске берега в глубь кальдеры. Рушились под ногами камни, летел из-под ног серый песок; я не останавливался, я слышал за собой Краббена.

А Краббен не торопился.

Краббен оказался расчетлив.

Краббен (позже мне об этом рассказал Серп) очень точно определил ту точку, в которой я должен был оказаться минут через пять, и двигался, собственно, не за мной, а именно к этой, вычисленной им, точке. Вот почему пещера, столь счастливо замеченная мною, столь бурно Краббена разочаровала.

А я выглянул из пещеры только через час.

Начинало темнеть. Краббен исчез. Пусто…

Смутно вспыхивали в потревоженной глубине фосфоресцирующие медузы. Вода была так прозрачна, что медузы казались звездами, медленно дрейфующими в пространстве. Там же, в этом неопределимом пространстве, раскачивалось отражение Луны. Как костер!

Но костер, притом настоящий, должен был, конечно, пылать сейчас на гребне кальдеры; но там костра не было — Сказкин не захотел поддержать попавшего в беду человека.

Один!

Львиная Пасть простиралась так широко, что лунного света на нее не хватало. Я видел часть заваленного камнями берега, теряющиеся в полумгле черные стены; Краббен (я чувствовал это) таился здесь, в кальдере…

«Сказкин! Сказкин!» — с горечью повторял я.

Окажись фал длинней, не позарься Сказкин на гречневую крупу Агафона, я сидел бы сейчас за столом, писал отчет обо всем виденном. Морской Змей! — это ли не открытие?

Но фал оказался коротким, пещеру заблокировал Краббен, а Сказкин… Сказкин исчез…

«Сказкин! Сказкин!» — с горечью повторял я.

Сказкину я мог простить все — мелкие хищения, неверие в прогресс и науку, великодержавность и гегемонизм по отношению к Агафону; я мог простить Сказкину даже испуг… Но прыгать по гребню, глядя, как его начальника гонит по галечнику неизвестное чудище, прыгать по гребню и с наслаждением вопить, как на стадионе: «Поддай, начальник! Поддай! Шайбу!..» — этого я Сказкину простить не мог.

А ведь Сказкин и вопил, и свистел! А ведь Сказкин после всего этого смылся, даже не подумав разжечь наверху костер. Не для тепла, конечно, не для света… Для утешения.

Ушел, сбежал, спрятался Серп Иванович.

Остались — ночь, Луна, жуткое ощущение Краббена.