Великий Краббен

…Из призрачных глубин, мерцающих, как экран дисплея, поднялась, зависла в ничем непристойно белая, как кислое молоко, медуза… Хлопнула хвостом крупная рыба… Пошла по воде рябь…

Краббен, видимо, умел ждать.

«Не трогай в темноте того, что незнакомо…» — вспомнил я старинные стихи… Не трогай!.. Я забыл эту заповедь, я коснулся мне незнакомого, и вот результат— мой мир сужен до пределов пещерки, зияющей на пятиметровой высоте над крутым конусом обвалившихся вниз камней… Ни трав, ни кустиков, ни деревьев… Только камень…

Один!

Печальный амфитеатр кальдеры поражал соразмерностью выступов и трещин. Вон гидра, сжавшаяся перед броском, вон черный монах в низко опущенном на лицо капюшоне, вон фривольная русалка, раздвигающая руками водоросли…

«Сюда бы Ефима Щукина», — невольно подумал я.

Ефима Щукина! — единственного скульптора, когда-либо работавшего на островах.

Все островитяне знают его гипсовых волейболисток, выставленных на каждом стадионе, все островитяне изучили дерзкий, лаконичный стиль своего скульптора — плоские груди, руки-лопаты, мужские поджарые бедра… Но это неудивительно: ведь лепил Ефим своих волейболисток с мужчин. Позволит ли боцман Ершов, чтобы его жена позировала бородатому здоровяку? Позволит ли бурмастер Прокопов, чтобы его дочка раздевалась перед тем же здоровяком? И разве мастер Шибанов не побил свою Виолетту только за то, что она заметила: «А я бы у него получилась!»?

Так Щукин остался без натурщиц, лепил с мужиков, и мужики страдания Щукина понимали — кто пузырек нес, кто икру-пятиминутку. Не от того ли у волейболисток Щукина всегда пряталось в лице нечто похмельное?

«Интересно, — подумал я. — А кто позировал природе? С кого лепила она своих динозавров, питекантропов, наконец, человека?..»

Ответа я не знал, но понимал: не с Краббена.

Ночь длилась медленно — в лунной тишине, в лунной тревоге.

Иногда я задремывал, но сны и шорохи тотчас меня будили. Я низко свешивался с карниза пещеры, всматривался: не явился ли из тьмы Краббен? Не блеснула ли в лунном свете его антрацитовая спина?

Нет…

Пусто…

Так пусто и тихо было вокруг, что я начинал сомневаться: да полно! был ли Краббен! не родился ли я в этой пещере!

Причудливые мысли теснились в голове.

Вспоминал: в лаборатории, за тысячу миль от кальдеры Львиная Пасть, лежат под деловыми бумагами в ящиках моего стола старые письма, никому, кроме меня, не предназначенные. А ведь если счастливчиком окажется Краббен, письма эти непременно извлекут на свет…

Неожиданно вторгался в сны Сказкин.

«Представляешь, начальник! — шумел он. — Я, больной в стельку, лежу болею, а ты Краббена ждешь! Сколько можно?»

Просыпаясь, избавляясь от непрошеных видений и снов, от одной паршивой мыслишки избавиться я никак не мог.

Вот какая это была мыслишка.

Серп Иванович держался уже два месяца. Организм у него очистился от бормотухи капитально. Но ведь хорошо известно, как долго может прятаться в потемках подсознания этакая мыслишечка, притворяющаяся убогой и хилой, но разрастающаяся до ядерного облака при первом же благоприятном обстоятельстве…

Увидев — начальник влез в пещеру, а значит, Краббен его не съест, увидев — начальника Краббен вряд ли в ближайшее время выпустит из пещеры — и оценив все это, не мог что ли Серп Иванович толкнуть все мое экспедиционное снаряжение за дрожжи и сахар?..

Я ведь знал: куражиться Серп умеет.

«Как ни бесчисленны существа, заселяющие Вселенную, — вспомнил я, — следует учиться их понимать. Как ни бесчисленны наши желания, следует учиться ими управлять. Как ни необъятна работа, связанная с самоусовершенствованием, надо учиться ни в чем не отступать. И какой бы странной ни казалась нам абсолютная истина, следует учиться не пугаться ее…»

Я лежал в пещере, выточенной временем и водами в шлаковой прослойке между двумя лавовыми языками, и мне снилось: Серп Иванович варит расовую кашу. Рис он выменял на казенные сапоги, развариваясь, рис течет в океан, вверх по течению рисового ручья прямо на Сказкина ползет Краббен. Метрах в десяти от Серпа Ивановича Краббен останавливается, и тогда я кричу:

«Поддай, Сказкин! Шайбу!..»

Кто сказал, что Серп не молод?

«Молот, молот…» — сказал я себе, очнувшись.

И глянул вниз.

Может, стоит рискнуть? Может, Краббен спит? Может, он давно ушел в нейтральные воды?.. Тогда ничто не помешает мне вернуться в поселок.

«А если Краббен не спит?.. Если вон тд глыба, выступающая из тени, совсем не глыба, а часть его чудовищной головы?.. Если Краббен затаился внизу, под пещерой, в подводных камнях? — лежит себе, полный доисторического терпения и злобы… Я ведь не сивуч, со мной справиться еще легче…»

Малоприятные мысли путались в голове. Но вот странно! — одновременно я видел и кое-что другое.

Музей.

Огромный музей современной природы.

Зал.

Огромный зал, посвященный лишь одному, но совершенно уникальному экспонату.

Табличка над экспонатом.

Надпись на табличке.